Дюла Ийеш - Избранное

— Ох, Барышня, и чего только опять не судачат на деревне про вас и про господина писателя!

— Что же именно, Юлишка?

— Будто бы господин писатель улиток ест!

— Но, милая Юлишка, мой муж действительно ест виноградных улиток! И я тоже их ем.

Молчание.

— Зато я не ем! — взрывает лед паузы звонкий, жизнерадостный и от полноты жизни задорный до дерзости голосок девчушки лет шести-семи.

Но Юлишка — семидесятилетняя Юлишка — лишь чуть заметным поворотом головы и брошенным искоса взглядом выражает вопрошающее «почему». Да и то не сразу, а какое-то время погодя.

— Они все такие скользкие, противные! Ни за что на свете не согласилась бы проглотить улитку! Бр-р-р!

Наконец — после новой паузы — Юлишка с неподражаемым оттенком порицания замечает:

— Скажете тоже, вот ведь мама ваша их кушает.

Юлишка знает свою Барышню с пеленок. Она уж и сама запамятовала, какой год кряду ходит стирать, а иногда и готовить (правда, только в летние месяцы) на это в полном смысле слова благородное семейство. А господина писателя она знает с тех пор, как однажды, в июне, он нежданно-негаданно водворился в их красивом доме на берегу озера — в качестве мужа Барышни.

Юлишка и его отнесла было к истинно благородным людям и числила среди них вплоть до того праздничного воскресного обеда, пока собственными ушами не услыхала от молодого хозяина, что бывали в его жизни периоды, когда он месяцами перебивался сухомяткой. Без тарелки супа, вообще без горячего!

И ее прежнее твердое мнение о муже Барышни как человеке благородном поколебалось. Хотя и теперь ей хотелось бы видеть в господине писателе по возможности только хорошее. Она по-прежнему держала открытой для него дорогу к своему старому сердцу, простому и незлобивому.

Через два дня снова появились улитки.

Ночью шел дождь; в такую погоду виноградные улитки обычно вылезают из своих укрытий: им легче ползать по влажной траве. Барышнин муж еще неделю назад отыскал на чердаке разбитую оплетенную бутыль; осколки он кропотливо, не жалея труда, выковырял по стеклышку, и пустая плетенка стала теперь садком для улиток; он насобирал уже с полплетенки.

Сейчас он пытается подкормить свою живность. Сует им на пробу лепестки роз.

Юлишка тоном человека, которому невтерпеж молчать при виде столь несусветного невежества, заявляет:

— Не едят они этого.

— А что они едят? Чем лучше их кормить? Когда они не на воле…

— Изволили знать господина Коложа?

— Кто это?

— Да он тоже вроде вас все больше по заграницам разъезжал. В Фехерваре был директором банкирского дома. Так вот, господин Колож накажет, бывало, капустных листьев нарезать мелко-намелко и морковной ботвы — тем и кормил улиток. А держал их в большом корыте.

— Все-то вы знаете, Юлишка! Уж наверное, вы и жарить их умеете? Господин Колож как их готовил?

— И не спрашивайте! Он только покажется с ними на кухню, еще и дверь не успеет за собой захлопнуть, а я сразу — шасть за порог!

Вот и сейчас она поспешно уходит.

Один из зятьев Юлишки служит матросом на пароходике, он же проверяет там билеты.

На голове у него красуется «адмиральская» фуражка, но, если жара идет на подъем, а поток пассажиров на убыль, да и те, что есть, сплошь все друзья-приятели, матрос несет вахту босым.

— Я слышал, товарищ, вы хотели, чтоб мама сготовила вам улиток? — спрашивает он.

— Ну уж нет, этой чести я ей не уступлю. Особенно теперь, когда я обзавелся поваренной книгой о съедобных улитках!

— А мама-то наша, уж кому она только не плакалась. Как есть всю деревню перебаламутила.

— Напротив, она, наверное, старалась унять пересуды. Вот и жене пересказывала всякие слухи о моей охоте на улиток.