Теннесси Уильямс: Рассказы. Эссе

«Слова – это сеть, которою ловят красоту!»

Фразу эту она записала на одном из последних листков тетради, во время лекции о финансовых полномочиях конгресса. Был конец апреля; в тот день она поняла, чего хочет, и с тех пор необъяснимое смятение уже не так терзало ее.

В кружке любителей поэзии, куда входила Майра, был один юноша, звали его Гомер Столлкап. Он был влюблен в нее – уже год или больше. Майра догадывалась об этом по тому, как он поглядывал на нее во время занятий кружка – только там они и виделись. Гомер никогда не смотрел ей прямо в глаза: скользнет по ней взглядом и все: но по его лицу и даже по напряженной позе – он сидел, сжавшись, обхватив руками колени – она понимала: он ощущает ее присутствие, Гомер никогда не садился с нею рядом или напротив нее (стулья обычно были расставлены кружком), и она сперва даже решила, что он ее недолюбливает, но постепенно поняла, что робеет он совсем по другой причине.

Гомер не входил ни в одну из студенческих корпораций. Чтобы платить за комнату и еду, работал официантом в студенческой столовой, уборщиком, истопником, В том кругу, к которому принадлежала Майра, с ним никто не водил знакомства, его попросту не замечали. Был он низенький, коренастый, смуглый. Майра находила, что он привлекателен – правда, на свой, особый лад: горящие черные глаза, прямой нос с широкими ноздрями, уголки подвижного, красиво очерченного рта нервно подергиваются. Движения чересчур размашистые и резкие. Вставая со стула, он едва не опрокидывал его. Когда закуривал сигарету, лицо его искажалось в свирепой гримасе. Обгорелую спичку он швырял так, будто это зажженная шутиха.

Гомера часто видели с девушкой одного с ним типа – из интеллектуалов. Эту самую Герту – как ее там дальше, никто толком не знал – в университетском городке приметили: очень она была странная. На семинарах ее заносило – высказываясь на какую-нибудь волнующую тему, литературную или политическую, она говорила быстро, взахлеб – никто не мог разобрать, о чем, собственно, речь; при этом она брызгала слюной, хватала ртом воздух, взмахивала в ажиотаже руками, словно пытаясь схватить какой-то невидимый предмет; дело кончалось тем, что аудиторию сотрясал взрыв хохота, а преподаватель отворачивался к доске, чтобы скрыть улыбку. Выглядела эта пара нелепо: Герта – а она была на две головы выше Гомера – шагала впереди, таща своего спутника за рукав пиджака, словно боялась, как бы он не удрал; то и дело кто-нибудь из них (а иногда оба сразу) разражался неистовым хохотом, который был слышен за целый квартал.

Гомер писал стихи сложные. И неровные. Местами в них чувствовалось влияние Харта Крейна, местами же наивной ясностью они напоминали Сару Тиздейл. И вдруг какая-нибудь строка, образ, прямо-таки пронзительные по своей свежести, остроте видения. Всякий раз, как Гомер читал свои стихи на занятиях кружка, Герта подпрыгивала на стуле, словно через нее пропускали электрический ток; она обводила пристальным взглядом надменно улыбающиеся лица, и ее близоруко сощуренные глаза сперва требовали, а потом уже только молили остальных присоединиться к бессвязным и неумеренным похвалам, которые так и сыпались из ее влажного рта. Но когда Герта умолкала, одна только Майра давала себе труд хоть что-то сказать о прочитанных стихах. Остальные отмалчивались – кто от растерянности, кто от полнейшего безразличия, а кто и из враждебности. Лицо у Гомера наливалось темной краской, и он до конца занятия не отрывал взгляда от собственных колен. Пальцы его загибали уголки аккуратных страничек, словно стихи с них вдруг смыло или же они вообще не были написаны, и перед ним просто-напросто чистые листки, которые он только затем и взял с собою, чтобы было что повертеть в руках.

Майре всегда хотелось высказаться о его стихах поподробней, но набор ее критических суждений был скуден.

– По-моему, прелесть, – только и говорила она. Или: – Мне очень понравилось.

А Гомер так и сидел, не поднимая глаз, лицо его еще больше темнело, и Майра прикусывала язык, словно наказывая себя за этот сухой отзыв. Ей хотелось положить руку на его пальцы, чтобы они перестали теребить аккуратные листочки, чтоб обрели покой.

Только в июне, когда кончилось последнее в том учебном году занятие кружка, Майра решилась заговорить с Гомером. Увидала, что он стоит в конце коридора у питьевого фонтанчика, неожиданно для себя бросилась к нему и выпалила единым духом, что его стихи самые лучшие из ненапечатанных, какие ей доводилось слышать, и что надо ему отправить их в хороший литературный журнал, и что все остальные ребята у них в кружке – просто кретины, раз не сумели его оценить.