Роберт Вальзер - Помощник. Якоб фон Гунтен. Миниатюры

Вот я опять подошел к разговору об архитектуре и строительном искусстве, при этом я коснусь и небольшого участка литературы.

Во-первых, одно замечание: когда старые прекрасные, величавые дома, исторические памятники и сооружения украшают дешевыми цветочками и другой подобной орнаментикой, это выдает крайне дурной вкус. Кто это делает или заставляет делать других, грешит против духа достоинства и красоты и оскорбляет память наших столь же храбрых, сколь благородных предков.

Во-вторых, пластику фонтанов никогда не следует увешивать и увивать цветами, — сами по себе цветы, конечно, прекрасны, но они существуют совсем не для того, чтобы заслонять и опошлять благородную строгость и торжественную красоту статуй. Вообще, пристрастие к цветам может выродиться в совершенно нелепую манию. Здесь, так же, как и в других отношениях, надо себя сдерживать. Некоторые лица, например магистраты и т. д., если они окажутся столь любезны и не сочтут это за труд, могут во всякое время получить разъяснения в авторитетной инстанции и поступать точно так, как им посоветуют.

Я хочу упомянуть две интересные постройки, с необычайной силой приковавшие к себе мое внимание, а потому сообщаю, что, продолжая свой путь, подошел к старинной часовне, которую тут же назвал часовней Брентано, ибо увидел, что она относится к опутанной фантазией, овеянной славой полусветлой-полутемной эпохе романтизма. Мне вспомнился большой, хаотичный, бурный роман Брентано «Годви». Высокие и узкие стрельчатые окна придавали оригинальному зданию вид необычный, привлекательный и изящный и сообщали ему проникновенность и обаяние духовной жизни. На память мне пришли пылкие, прочувствованные картины природы, принадлежащие упомянутому поэту, например описание германских дубовых лесов.

Вскоре после этого я очутился перед виллой с названием «Терраса», напомнившей мне о живописце Карле Штауфер-Берне, [16] Штауфер-Берн Карл (1857–1891) — швейцарский живописец, гравер и скульптор. который иногда живал здесь, и одновременно о некоторых превосходных и выдающихся зданиях, стоящих в Берлине на Тиргартенской улице, симпатичных и достопримечательных благодаря воплощенному в них величественному, строго классическому стилю.

Дом Штауфера и часовня Брентано представились мне памятниками двух четко отделенных друг от друга миров, оба они, каждый по-своему, привлекательны, интересны и значительны: здесь соразмерная холодная элегантность, там дерзкая проникновенная мечта. Здесь нечто изящное и прекрасное и там нечто изящное и прекрасное, но по сути и воплощению вещи совершенно разные, хоть и близкие одна к другой по времени.

Я продолжаю прогулку, а между тем мне кажется, что понемногу вечереет. Тихий конец, думается мне, совсем уже недалек.

Здесь, наверно, уместно будет назвать кое-какие будничные явления и средства передвижения. Однако по порядку: солидная фортепьянная фабрика наряду с некоторыми другими фабриками и предприятиями; аллея тополей вдоль реки с черноватой водой; мужчины, женщины, дети; вагоны электрического трамвая, их скрежет и выглядывающий наружу грозный предводитель или вожатый; стадо восхитительно-пестрых и пятнистых светлых коров; крестьянки на подводах и неизбежный при этом грохот колес и щелканье кнута; несколько тяжело, доверху груженных возов с пивными бочками; спешащие домой рабочие, хлынувшие потоком из ворот фабрики, — подавляющее впечатление от такой массы людей и изделий массового производства, странные мысли на сей счет; товарные вагоны с товарами, катящие с товарной станции; целый странствующий кочевой цирк со слонами, лошадьми, собаками, зебрами, жирафами, с запертыми в клетках свирепыми львами, с сенегальцами, индейцами, тиграми, обезьянами и ползающими крокодилами, с канатными плясуньями и полярными медведями и с подобающе многочисленной свитой в виде прислуги, артистического сброда, служителей; затем — мальчишки, вооруженные деревянными ружьями и, в подражание европейской войне, выпустившие на волю всех фурий войны; маленький озорник, распевающий песню «Сто тысяч лягушек», чем он страшно гордится; дровосеки и лесорубы с тележками дров; две-три отборные свиньи, при виде которых неизменно живая фантазия созерцателя со всей возможной алчностью расписывает ему замечательно вкусное, аппетитное и дивно пахнущее жаркое, и это вполне понятно; крестьянский дом с изречением над воротами; две чешки, галицийки, славянки, лужичанки, а может быть даже цыганки, в красных сапогах с черными как смоль глазами и волосами, чей чуждый облик невольно приводит на память роман «Цыганская княгиня» из журнала «Гартенлаубе», действие которого, правда, происходит в Венгрии, но это едва ли существенно, или «Жеманницу», которая, безусловно, испанского происхождения, что вовсе не следует принимать так уж буквально.