Григорий Данилевский - Каменка

Случилось это такъ. Ѣздивши въ Кіевъ, по дѣламъ союза, Мишель на какой-то станціи перемѣнилъ лошадей и, едва миновалъ чей-то лѣсъ, услышалъ въ древесной чащѣ топотъ всадниковъ. На поляну изъ просѣки выскочили, повидимому, догоняя его, двѣ наѣздницы.,

— Arrêtez vous, Paul! — кричали онѣ, махая платками: что за глупости, воротитесь!

Мишель остановился. Въ разсѣявшемся облакѣ пыли ему предстали двѣ незнакомки: одна молоденькая, красивая, въ синей амазонкѣ, блондинка, другая — въ зеленой, постарше, очевидно ея гувернантка. Обѣ, разглядѣвъ остановленнаго, сильно смѣшались.

— Извините, — сказала гувернантка: обѣ мы очень близоруки — здѣсь почтовая дорога, и мы васъ приняли за только-что уѣхавшаго кузена этой дѣвицы…. Не я-ли, Зина, тебя предостерегала?

Мишель, вставъ съ телѣги, вѣжливо поклонился.

— Съ кѣмъ имѣю честь? — спросилъ онъ.

— Зинаида Львовна Витвицкая, — отвѣтила гувернантка, указывая на сопутницу, я — Элиза Шонъ….

Мишель назвалъ себя.

— Извините и меня, — сказалъ онъ, обращаясь къ гувернанткѣ, какъ любитель верховой ѣзды, не могу утерпѣть…. вашъ мундштукъ сильно затянутъ, лошадь деретъ голову, можетъ опрокинуться….

— Ахъ! — расхохоталась Зина, давно насилу сдерживавшая смѣхъ: вотъ любезно!.. а безъ этого вы, Элизъ, — вы…. упали бы…. ха, ха!

Раскатистый, звонкій смѣхъ дѣвушки увлекъ и гувернантку и Мишеля. Всѣ смѣялись. Гувернантка встала съ лошади. Солнце свѣтило весело. Жавороны рѣяли въ безоблачной синевѣ. Отъ лѣса несло душистою прохладой.

Пока Мишель возился съ мундштукомъ, изъ-за деревъ показался шарабанъ, въ немъ три мужчины и между ними одинъ военный.

— Вотъ вы гдѣ…. въ чемъ дѣло? — спросили подъѣхавшіе.

— Мишель! ты какими судьбами? — вскрикнулъ военный. Въ послѣднемъ Мишель узналъ бывшаго товарища по семеновскому полку, Трепанина. Они дружески обнялись.

— Вотъ и кавалеръ! будетъ кадриль! — сказалъ Трепанинъ, представляя Мишеля прочему обществу.

— Отлично! милости просимъ къ намъ! — заговорили мужчины: отдохнете, повеселитесь….

— Нельзя, спѣшныя дѣла, очень благодаренъ! — твердилъ Мишель.

— Полно тебѣ, - возразилъ Трепанинъ, такъ давно не видѣлись, — а это у моего дяди…. уѣхалъ подъ арестъ просрочившій мой братъ…. нѣтъ кавалера — будь любезенъ….до Ракитнаго рукой подать. И тетушка будетъ такъ рада….

Новыхъ отговорокъ Мишеля не приняли. Онъ отпустилъ почтовыхъ. Его вещи сложили въ шарабанъ. Дамскихъ лошадей взяли на поводъ, и все общество направилось въ Ракитное, черезъ лѣсъ, пѣшкомъ.

Въ тотъ же вечеръ Мишель танцовалъ въ домѣ Витвицкихъ, гдѣ было нѣсколько сосѣднихъ барышень. На другой день была прогулка, верхами и въ экипажахъ, на пасѣку, въ какое-то лѣсистое займище, завтракъ на травѣ подъ стогами и рыбная ловля въ озерѣ. А вечеромъ опять гремѣлъ домашній оркестръ и снова танцовали. Мишель не отходилъ отъ Зины. Онъ забылъ и неотложныя порученія управы, и поѣздку въ Кіевъ, и весь союзъ. Такъ онъ здѣсь прогостилъ тогда съ недѣлю. Съѣздивъ въ Кіевъ, онъ на обратномъ пути вновь свернулъ въ Ракитное. — «Неужели?» — твердилъ онъ себѣ; «и что это значитъ? ни покоя, ни сна…. все Зина, все она и ея свѣтлые, добрые, смѣющіеся глаза!» — Еще черезъ недѣлю, Мишель сдѣлалъ предложеніе Витвицкой и сталъ ея женихомъ.

Свадьба была назначена въ январѣ слѣдующаго года. Въ наступающемъ декабрѣ Витвицкіе собирались, съ дочерью, въ Москву, — дѣлать приданое и познакомиться съ матерью жениха. Мишелю, какъ штрафному, бывшему семеновцу, въѣздъ въ столицы былъ воспрещенъ, и онъ все обдумывалъ, какъ бы исхлопотать отпускъ и побывать въ Москвѣ, вмѣстѣ съ невѣстой.

Въ коренной думѣ косились на молодаго собрата, слали за него Васильковской управѣ замѣчанія и даже выговоры. — «Это безтолковый, невозможный мальчикъ», — говорилъ о немъ вожакъ южныхъ членовъ: «онъ рѣшителенъ до безумія, это правда; но у него голова не въ порядкѣ». — Муравьевъ, умѣряя Мишеля, отстаивалъ его, ссылаясь на его искреннее служеніе общему дѣлу, и даже, по поводу его сватовства, указывалъ, что онъ болѣе посвящаетъ времени дѣламъ союза, чѣмъ своей невѣстѣ.

Мишель торжествовалъ: любовь и тайный союзъ!.. Романтическихъ клятвъ на кинжалѣ и ядѣ въ союзѣ онъ уже не засталъ. При вступленіи, давалась простая, собственноручная росписка. Мишель помнилъ то сильное и страшное волненіе, которымъ онъ былъ охвачевъ при подписаніи подобной росписки. И хотя онъ зналъ, что, по уставу прочтенной имъ «зеленой книги», эта его росписка была, вслѣдъ за ея подписью, сожжена, но съ того мгновенія уже не считалъ себя жильцомъ этого міра, а самоотверженнымъ и вѣрнымъ слугой того, скрытаго для остальныхъ и сильнаго человѣка, который тогда руководилъ почти всѣмъ союзомъ. Онъ о немъ не говорилъ даже невѣстѣ, хотя, вздыхая, намекалъ, что жизнь — бурная волна, не всегда щадящая пловцовъ.