Лев Толстой - Полное собрание сочинений. Том 2. Отрочество. Юность

Потомъ я узналъ, что В[алахиныхъ] не было въ городѣ, и что Н[ехлюдовы] должно быть знали это.

Ни въ дѣтствѣ, ни въ отрочествѣ, ни потомъ въ болѣе зрѣломъ возрастѣ я не замѣчалъ за собой порока лжи, напротивъ даже — могу похвалиться — былъ всегда слишкомъ правдивъ и откровененъ, но въ первую эпоху юности, признаюсь, на меня часто находило это странное желаніе безпричинно лгать самымъ отчаяннымъ образомъ, отчаяннымъ потому, что я лгалъ въ такихъ вещахъ, въ кот[орыхъ] ужасно легко было поймать. Мнѣ кажется даже, что тщеславное желаніе выказаться тѣмъ, чѣмъ не есть, соединенное съ неопытностью въ жизни, надеждою солгать безнаказанно, не бывъ пойману, и были причиною этой странной слабости. — Мнѣ бы было гораздо веселѣй оставаться у Нехлюдовыхъ, какъ приглашали меня, но мысль, что я буду на гуляньи ходить съ адъютантомъ, и что, можетъ-быть, въ этомъ-то выгодномъ для меня положеніи буду я встрѣченъ ею, и начнется, доставляли мнѣ такое наслажденіе, и вообще вліяніе Дубкова, кот[орое] было необоримо на меня во время дня и въ обществѣ, сдѣлали то, что я просилъ Д[митрія] ѣхать съ нами, и мы тотчасъ послѣ обѣда отправились гулять подъ музыку на Прѣсненскіе Пруды. — Гулянье это однако не доставило мнѣ слишкомъ большаго удовольствія. Сначала мы подъ музыку ходили по дорожкамъ. Дубковъ стучалъ саблей, кланялся знакомымъ, говорилъ съ женщинами, и я находился въ какомъ-то торопливомъ, безпокойномъ состояніи духа, ничѣмъ не могъ наслаждатся, такъ постоянно, неотвязчиво занимала меня мысль о своей персонѣ. Я боялся не отстать или не опередить Д[убкова] и Н[ехлюдова], чтобы не подумали, что я посторонiй; боялся и слишкомъ близко ходить съ ними, чтобы они не подумали, что я считаю за честь быть съ ними на ногѣ равенства; я боялся ходить, слишкомъ гуляя, боялся и быть слишкомъ развязенъ; я боялся говорить слишкомъ много, боялся молчать слишкомъ долго. Когда подходили ихъ знакомые, я боялся, чтобы они стыдились за меня. Потомъ мы пошли въ кофейную играть на бильярдѣ. Тамъ мнѣ стало еще хуже; мнѣ казалось, что всѣ рѣшительно смотрятъ на меня и удивляются, какимъ образомъ и зачѣмъ попалъ я въ такое мѣсто, особенно когда я сталъ играть съ Д[убковымъ] и, вмѣсто [того], чтобы толкать шаровъ, ѣздилъ кіемъ вскользь по нимъ, и какой-то баринъ, сидѣвшій тутъ же въ шляпѣ, строго смотрѣлъ на меня.

— «Ну что за охота тутъ быть, сказалъ Д[митрій], пойдемте лучше въ садъ и велимъ туда себѣ чаю дать».

— «Пойдемъ, сказалъ Д[убковъ], только надо заплатить».

Я вызвался заплатить за все, желая хоть этимъ дать почувствовать, что я тоже не пѣшка, и Дубковъ позволилъ мнѣ доставить себѣ это удовольствіе, но и тутъ, когда я подошелъ къ стойкѣ и почему-то дрожащими и неловкими руками сталъ вынимать бумажникъ съ птицей, подаренный мнѣ еще К[арломъ] И[вановичемъ], мнѣ стало ужасно совѣстно, и я все боялся, что я что-нибудь не такъ дѣлаю, особенно когда буфетчикъ гордо оттолкнулъ 2-хр[ублевую] бѣленькую, которую я предложилъ ему, говоря, что у него нѣтъ мелочи. —

За чаемъ на зеленыхъ скамеечкахъ подошелъ къ намъ старшій Ивинъ, который былъ уже въ 3-мъ курсѣ, носилъ заломленную назадъ фуражку, эатасканный сюртукъ, брилъ бороду и пользовался репутаціей отличнаго студента и лихаго малаго. Онъ очень обрадовался, увидавъ меня студентомъ, обращался со мною по товарищески, подсѣлъ къ намъ и велѣлъ дать полбутылки шампанскаго, чтобы поздравить меня. Мнѣ то же хотѣлось сдѣлать, но я не смѣлъ сказать это при всѣхъ, всталъ и, отозвавъ всторону слугу, попросилъ его, чтобы онъ и мнѣ принесъ полбутылку шампанскаго. Но потомъ, когда онъ отошелъ нѣсколько, догналъ его и сказалъ, чтобы онъ принесъ даже цѣлую. Мнѣ это очень было пріятно, но только когда принесли эту бутылку, и всѣ посмотрѣли другъ на друга, я покраснѣлъ ужасно и желалъ бы провалиться сквозь землю.

— «А это Nicolas мундиръ иногюрировать хочетъ», сказалъ Д[убковъ] славно!»

И мы выпили въ четверомъ 1½ бутылки. Я хотѣлъ даже спросить еще, но Д[митрій] сказалъ, что не надо, и спросилъ, что всѣ ли это мои деньги, когда я опять подалъ слугѣ за бутылку бѣленькую бумажку. И я опять солгалъ самымъ наглымъ образомъ, сказавъ, что у меня еще довольно, тогда какъ это была послѣдняя бумажка изъ 75 рублей, данныхъ мнѣ отцомъ на дорогу, потому что утромъ, когда я ходилъ покупать трубки и табакъ, я купилъ на 15 рублей машинку для зажиганія, которая въ этотъ же день и сломалась и вовсе не нужна была мнѣ.

Но зато послѣднее впечатлѣніе мое было чрезвычайно пріятно. Д[убковъ] какъ то больше оказывалъ мнѣ вниманія, чѣмъ прежде. Было ли это слѣдствіе того, что я такимъ молодцемъ расплачивался, или что онъ увидѣлъ, у меня б[ылъ] такой знакомый и на ты, какъ Ивинъ, но только передъ тѣмъ, какъ намъ разъѣзжаться, онъ третировалъ меня совсѣмъ по товарищески, говорилъ мнѣ «ты». Какое-то особенно пріятное чувство самодовольства и гордости разливалось во всемъ моемъ существѣ, когда онъ говорилъ мнѣ такъ, но я, какъ ни сбирался, все таки не смѣлъ сказать ему тоже «ты».