Лев Толстой - Полное собрание сочинений. Том 2. Отрочество. Юность

— «Я этаго не готовилъ», сказалъ я.

— «А, вы хотите отвѣчать на то, что выучили на изусть, хорошо!» отвѣчалъ онъ, качая головой. «Нѣтъ, вотъ это переведите».

Кое-какъ я сталъ добираться до смысла, но Нецеръ на каждый мой вопросительный взглядъ только качалъ головой и, вздыхая, говорилъ: «нѣтъ». Наконецъ, онъ закрылъ книгу и далъ мнѣ билетъ изъ граматики, который однако самъ выбралъ.

— «Изъ этаго не знаете ли чего-нибудь», сказалъ онъ. Я бойко сталъ было отвѣчать ему на знакомый вопросъ, но онъ снова остановилъ меня: «не то, не то, нѣтъ, нѣтъ», заговорилъ онъ, сморщивъ свое жолтое лицо, и началъ мнѣ объяснять почти то же, что и я говорилъ, только другими словами.

— «Такъ нельзя готовиться, господа, въ высшее учебное заведенiе, сказалъ онъ потомъ, вы всѣ хотите только мундиръ носить, верховъ нахватаете и думаете, что вы можете быть студентомъ. Нѣтъ, господа, надо основательно изучать предметы».

Сначала мучало меня разочарованіе не быть первымъ, потомъ присоединился страхъ совсѣмъ не выдержать экзамена, во время же этой рацеи чувство оскорбленнаго самолюбія, униженія и несправедливости такъ возмутили меня, что я чувствовалъ, у меня слезы были на глазахъ, и хотѣлось обругать его. Я думалъ въ эту минуту, что, ежели вдругъ ударить его книгой по носу и сказать: «дуракъ, свинья». Хуже же всего мнѣ обидно было то, что волненіе, выражавшееся на моемъ лицѣ, онъ перевелъ, вѣроятно, просьбою объ томъ, чтобы онъ прибавилъ мнѣ балы, потому что, взглянувъ на меня, онъ сказалъ:

«Хорошо-съ, я поставлю вамъ переходный балъ (Это значило 2), хотя вы его и не заслуживаете, но въ уваженіе къ вашей молодости и въ надеждѣ, что вы въ Университетѣ позайметесь серьезнѣе. —

Ничто столько не обидно въ правѣ сильнаго, какъ то, что сильный можетъ, оскорбляя и дѣлая зло, прикидываться добрымъ и снисходительнымъ. — Несправедливость эта тогда такъ сильно подѣйствовала на меня, что, ежели бы я былъ воленъ въ своихъ поступкахъ, я бы не пошелъ больше экзаменоваться: я потерялъ все честолюбіе, ужъ мысленно передалъ пальму первенства блѣдному гимназисту и остальные экзамены спустилъ безъ всякаго волненія и всякаго старанія. И вступая въ Университетъ, уже я не думалъ о поприщѣ науки, на которомъ мнѣ суждено было развиваться и можетъ-быть прославить [?] свое имя, а о мундирѣ съ синимъ воротникомъ, о собственныхъ дрожкахъ, собственной комнатѣ и, главное, о собственной свободѣ. Впрочемъ, и эти мысли были пріятны.

8-го Мая я надѣлъ мундиръ, у меня шпага, я въ чинѣ 14 класса, у меня нѣтъ гувернера, я могу одинъ выходить со двора, будочники дѣлаютъ мнѣ честь, имя мое напечатано въ спискѣ студентовъ, я большой! И я совершенно счастливь.

Дмитрій предложилъ мнѣ послѣ экзаменовъ переѣхать къ нему дня на 3 и оттуда уже ѣхать вмѣстѣ въ Петровское.

— «Да вѣдь вы не одни живете», сказалъ я ему.

— «Я живу съ матерью, но у меня комнаты отдѣльныя, а, кромѣ того, я ужъ нѣсколько разъ говорилъ матери про васъ, отвѣчалъ онъ, и она васъ знаетъ заочно. —

Я былъ въ восторгѣ отъ этаго предложенія, но почему-то счелъ нужнымъ скрыть свою радость.

— «Поѣдемъ сейчасъ со мной; наши всѣ дома, я вамъ найду постель, сказалъ Дмитрій, а завтра велите Василью привести вещи». —

Это было вечеромъ. Мѣсяцъ стоялъ на своемъ зенитѣ и въ воздухѣ чувствовалось еще тепло дня и легкій морозецъ наступающей ночи, — когда мы подъѣхали на пролеткахъ Дмитрія къ воротамъ дома Нехлюдовыхъ на Садовой.

— «Постой, сказалъ Дмитрій, за плечо останавливая кучера, пройдемте садомъ». И мы пошли.

Я чрезвычайно счастливъ, что саду этаго я никогда больше не видалъ днемъ, a видѣлъ его только теперь ночью, когда я въ мундирѣ съ синимъ воротникомъ, въ фуражкѣ съ синимъ околышомъ, при лунномъ свѣтѣ, съ человѣкомъ, котораго я любилъ больше всего на свѣтѣ, шелъ по только что распускавшимся липовымъ аллеямъ.

Въ моихъ воспоминаніяхъ остался не садъ на Садовой, а садъ въ моемъ воображеніи, лучше котораго нѣтъ ничего на свѣтѣ, ни этихъ высокихъ деревъ, этаго синяго неба, этаго свѣтлаго мѣсяца и этой свѣжести въ воздухѣ ничего не могло. Мнѣ такъ и казалось, что вотъ, вотъ предстанетъ она съ своими добрыми, веселыми, черными глазами, нѣжной рукой и родинкой на розовой щечкѣ.

— «Ахъ, какъ славно», сказалъ Дмитрій, вдругъ останавливаясь. «А какая славная у меня мать и сестра, ты увидишь сейчасъ, очень хорошіе люди. Я думаю. Посмотри, какъ странно смотрѣть отсюда сквозь листья на небо. Посмотри. Престранно.