Лев Толстой - Полное собрание сочинений. Том 2. Отрочество. Юность

Въ продолженіе этаго разговора внизу въ комнатѣ бабушки часто слышался ея колокольчикъ и пронзительный голосъ Гаши. Потомъ стукнула дверь въ спальнѣ, и ясно послышались шаги Гаши и ея ворчанье. Я спрятался за дверь, когда она прошла наверхъ мимо меня. —

«Господи Іисусе Христе, когда ты меня избавишь отъ евтой муки? То далеко, то близко поставишь столикъ: поди тутъ, угоди, когда сама не знаетъ, что хочетъ. Хоть одинъ конецъ, Господи, прости мое согрѣшеніе. — Проклятая жисть, каторжная.......», говорила она сама съ собой, размахивая руками. — «Мое почтенье, Агафья Михайловна», сказалъ Василій съ пріятной улыбкой. — «Ну васъ тутъ, не до твоего почтенья. И зачѣмъ ходишь сюда? Развѣ у мѣста къ дѣвкамъ ходить мущинѣ». — «Я хотѣлъ объ вашемъ здоровьѣ узнать съ, Агафья Михайловна», сказалъ Василій. — «Издохну скоро, вотъ какое мое здоровье!» сказала она съ сердцемъ. Василій засмѣялся. — «Тутъ смѣяться нечего, и коли говорю, что убирайся, такъ маршъ. Вишь, поганецъ, тоже жениться хочетъ, подлецъ. Ну, маршъ, отправляйтесь», и Агафья Михайловна прошла въ свою комнатку и такъ стукнула дверью, что не понимаю, какимъ образомъ она удержалась на петляхъ. За перегородкой слышно было, какъ Агафья Михайловна, продолжала [118] В подлиннике: продолжая вслухъ проклинать свое житье, швырять всѣ свои вещи и даже бить свою любимую кошку.— Внизу послышался колокольчикъ бабушки. — «Хоть раззвонись, а ужъ я не пойду. Поищи другую Агафью». — «Ну видно, чаю не приходиться у васъ пить», сказалъ шопотомъ Василій, вставая съ сундука: «а то шибко расходилась наша барыня, еще нажалуется, того и гляди. До пріятнаго свиданія». Въ дверяхъ онъ встрѣтился съ Машей, которая продолжала плакать. «Эхъ, Маша, о чемъ ты плачешь, сказалъ онъ ей: вотъ мнѣ такъ, такъ приходится солоно иной часъ, что хоть взять кушакъ да на чердакъ вѣшаться идти. Да ужъ и сдѣлаю жъ я одинъ конецъ. Пойду къ Графинѣ, паду въ ноги, скажу: «Ваше Сіятельство, такъ гонитъ, губитъ меня, съ свѣту сживаетъ за то, что я его племянницу люблю». A вѣдь за что онъ мине не любитъ, воръ этотъ, дядя-то твой? За походку, все за походку за мою. Ну, Маша, не плачь, на орѣшковъ. Я для тибя купилъ; Санъ-Жиро брюки работалъ, такъ онъ мнѣ 50 далъ. Прощай, Марья В., а то кто-то идетъ». Онъ поцѣловалъ ее. Я едва успѣлъ спуститься. — Долго еще послѣ этаго я смотрѣлъ, какъ Маша лежала на сундукѣ и горько плакала, и мнѣ было нисколько не жалко ее; а я испытывалъ, какъ и обыкновенно, при этомъ [?] одно чувство безпокойства и стыда. Всякое влеченіе одного человѣка къ другому я называю любовью; поэтому и говорю, что былъ влюбленъ въ Машу, ибо я чувствовалъ къ ней весьма сильное влеченiе. — Но чувство это отличалось отъ чувствъ такого рода, испытанныхъ мною, тѣмъ, что душевное состояніе Маши нисколько не занимало меня и не имѣло никакого вліянія на мои чувства: мнѣ было все равно, что она влюблена въ Василія, что она несчастна, что она ужасно глупа, какъ говорила М[ими]. Мнѣ кажется даже, что мнѣ пріятно бы было, чтобы любовь Василія увѣнчалась успѣхомъ. Ежели-бы я узналъ, что она преступница, я увѣренъ, что это тоже нисколько не измѣнило бы моего чувства. Меня занимала въ ней одна наружность, надѣнетъ ли она завтра розовое платье, которое я очень любилъ, будетъ ли она мыть на лѣстницѣ чепчики въ томъ положеніи, въ которомъ я очень лю[блю].

* № 22(I ред.).

Меня не наказывали, и никто даже не напоминалъ мнѣ о моемъ приключеніи. Жизнь наша пошла своимъ обычнымъ порядкомъ. Я, какъ и прежде, чувствовалъ непріязненное чувство къ St.-Jérôm’y, но не ненависть, которая только одинъ день завладѣла моимъ сердцемъ. — Онъ обращался со мной лучше съ тѣхъ поръ, не приказывалъ больше становиться передъ нимъ на колѣна и не угрожалъ розгой; но я не могъ смотрѣть ему въ глаза, и мнѣ было всегда невыразимо тяжело имѣть съ нимъ какія-нибудь отношенія. Почти тоже непреодолимое чувство застѣнчивости испытывалъ я въ отношеніи другихъ: Володи, П[?апа?], Катеньки и Любочки. Мнѣ за что-то совѣстно было передъ ними, и я сталъ удаляться ихъ. — Послѣ обѣда я [не] вмѣшивался, какъ прежде, въ таинственный разговоръ Володи съ Катенькой. Я сосредоточился самъ въ себя, и наслажденіемъ моимъ были мечты, размышленія и наблюденія. —

Во время классовъ я любилъ садиться подъ окномъ, которое выходило на улицу, съ тупымъ вниманіемъ и безъ всякой мысли всматриваться во всѣхъ проходящихъ и проѣзжающихъ на улицѣ; чѣмъ меньше было мыслей, тѣмъ живѣе и быстрѣе дѣйствовало воображеніе. Каждое новое лицо возбуждало новый образъ въ воображеніи, и эти образы безъ связи, но какъ-то поэтически путались въ моей головѣ. И мнѣ было пріятно. Едва ли мнѣ повѣрятъ читатели, ежели я скажу, какія были мои постояннѣйшія любимѣйшія мечты и размышленія, такъ онѣ были несообразны съ моимъ возрастомъ и положеніемъ. Но несообразность въ этомъ отношеніи, мнѣ кажется, есть лучшій признакъ правды. — Я былъ въ полной увѣренности, что я не останусь жить съ своимъ семействомъ, что какимъ-нибудь непостижимымъ случаемъ я буду скоро разлученъ съ ними, и что мать моя не умирала или воскреснетъ, и я найду ее. Въ одно воскресенье, когда мы всѣ были въ церкви, при началѣ обѣдни вошла дама въ траурѣ съ лакеемъ, который почтительно слѣдовалъ за нею, и остановилась подлѣ насъ. — Я не могъ видѣть ея лица, но меня поразила фигура и походка этой дамы, такъ много она напоминала покойную maman. Черная одежда, церковное пѣніе, всегда переносившее меня къ времю кончины матушки, еще болѣе прибавило живости этому сходству. — Я не могъ свести съ нея глазъ и съ страхомъ ожидалъ той минуты, когда она повернется ко мнѣ, но дама молилась усердно, тихо опускалась на колѣни, граціозно складывала руки или крестилась и поднимала голову кверху. — Я воображалъ видѣть чудесные каріе влажные глаза матушки, поднятые къ небу. Складки ея чернаго шелковаго платья и мантиліи такъ граціозно ложились вокругъ ея тонкаго, благороднаго стана! Мнѣ воображалось, и не только воображалось, но я почти былъ увѣренъ, что это она, что она молится и плачетъ о насъ, своихъ дѣтяхъ, которыхъ она потеряла. Какъ это все могло случиться, я и не трудился объяснять себѣ. Но почему же я не бросался и не прижимался къ ней, какъ прежде, съ слезами любви? Я боялся, чтобы малѣйшее движенье мое не лишило меня того счастья, котораго я давно ожидалъ, снова обнять: мнѣ казалось, что вотъ вдругъ она изчезнетъ, Богъ знаетъ, куда......