Джером Джером - Во что обходится любезность

— Любезность ровно ничего не стоит, — убеждала маленькая мистрис Пэнникуп.

— И, говоря вообще, милочка, она ценится тоже не слишком высоко, — отозвался мистер Пэнникуп, который в качестве аукциониста с двадцатилетним опытом имел случай оценить отношение публики ко всякого рода чувствам.

— Мне безразлично, что бы ты ни говорил, Джордж, — не уступала жена. — Пусть он неприятный, сварливый старый грубиян. Я не говорю, что нет. Но всё-таки он уходить от нас и мы никогда не увидим его больше.

— А если бы можно было хоть сколько-нибудь опасаться противного, — заметил мистер Пэнникуп, — я бы завтра же распростился с англиканской церковью и сделался методистом.

— Не говори таких вещей, Джордж, — с упреком остановила его жена. — Бог может услышать тебя.

— Если бы Богу приходилось слушать вашего Крэкльторпа, Он вполне согласился бы со мной, — было мнение мистера Пэнникуп.

— Бог посылает нам испытания для нашего же блага, чтобы научить нас терпению, — объяснила жена.

— Ты не церковный староста, — возразил муж, — тебе не приходится иметь с ним дела. Ты слышишь его только с кафедры, где он до известной степени обязан сдерживать свой характер.

— Ты забываешь благотворительные базар, Джордж, — напомнила ему мистрис Пэнникуп, — не говоря уж об украшении церкви.

— Благотворительный базар устраивается один раз в году, милочка, — указал ей мистер Пэнникуп. — И в это время, насколько я заметил, твой собственный характер…

— Я всегда стараюсь помнить, что я христианка, — прервала его маленькая мистрис Пэнникуп. — Я вовсе не считаю себя святой, но мне всегда жаль, когда я скажу что-нибудь лишнее. Ты же знаешь, что это так, Джордж.

— А я вот что скажу, — заявил супруг: — викарий, который сумел в три года заставить всех прихожан возненавидеть даже самый вид церкви — это что-то совсем неладное.

Мистрис Пэнникуп, самая кроткая из женщин, положила свои пухлые, но всё же хорошенькие ручки мужу на плечо. — Не думай, милый, что я не сочувствовала тебе. Ты благородно нес свой крест. Я часто удивлялась, до какой степени ты умеешь владеть собой. Ведь чего-чего он только ни наговорил тебе.

Мистер Пэнникуп невольно принял вид окаменелой добродетели.

— Личные оскорбления, касающиеся тебя самого, — заметил он тоном гордого смирения, — их еще можно терпеть. Хотя, — прибавил церковный староста, на минуту спускаясь до уровня человеческой природы, — и в этом случае никому не будет приятно, когда публично заявляют прихожанам, будто ты выбрал для сбора подаяний левую сторону храма, дабы искусно обойти собственную семью.

— Дети всегда держат наготове свои три пенни, — с негодованием воскликнула мистрис Пэнникуп.

— Ну да, он говорит подобные вещи исключительно с целью посеять вражду, — заметил церковный староста.

— И я только вкратце указываю, как он поступает, — продолжал он.

— Ты хочешь сказать: как он поступал, милый, — засмеялась жена, делая ударение на слове «поступал».

— А теперь всё кончено, и мы освободимся от него. Я думаю, голубчик, что, если бы разобраться как следует, всё дело оказалось бы в его печени. Помнишь, Джордж, в первый же день, когда мы увидели его, я обратила твое внимание на его желчный вид, и на то, какой у него несимпатичный рот. Тут уж сам человек ничего не может поделать, милый. На таких людей надо смотреть с точки зрения их страданий и пожалеть их.

— Я бы простил ему все его грубости и несправедливости, если бы они, по-видимому, не доставляли ему наслаждения, — сказал церковный староста. — Но, как ты справедливо говоришь, милочка, он теперь уходит, и я молю Создателя лишь об одном: чтобы нам никогда больше не попадался подобный субъект.

— И ты пойдешь со мной к нему, Джордж, — настаивала добрая мистрис Пэнникуп. — Он всё-таки был нашим викарием в течение трех лет и, что бы он ни говорил, ему, бедному, всё же, должно быть, тяжело уезжать с сознанием, что все рады его уходу.

— Ладно, но только я не буду говорить того, чего не чувствую, — поставил условием мистер Пэнникуп.

— Прекрасно, милый, лишь бы ты не высказывал своих истинных чувств, — засмеялась жена. — И мы оба будем сдерживать себя, что бы он ни говорил, — заметила она дальше. — Помни, что это в последний раз.

Намерения мистрис Пэнникуп были добрые и истинно-христианские. Его преподобие Август Крэкльторп, в ближайший понедельник собирался покинуть Уайчвуд, чтобы никогда больше не возвращаться туда — как искренно надеялись сам Крэкльторп и все его прихожане.