Джек Лондон - Собрание сочинений в 14 томах. Том 1

«Джек уже не был к тому времени бродягой и авантюристом, – вспоминает С. Льюис, – теперь это был провинциальный обыватель, целиком поглощенный бриджем и разведением свиней. Он приезжал в Кармел к Стирлингам. [4] Поэт Джодж Стирлинг (1869–1926) был другом Лондона. И хотя этот великий человек необыкновенно дружелюбно отнесся к тощему, рыжему и совершенно безвестному секретарю, последний с грустью убедился, что Джек, по-видимому, вполне удовлетворен, играя в бридж с полудня до поздней ночи.

Выудив у кого-то из соседей „Крылья голубки“ и стоя у стола, великий Мастер, плотный, приземистый, в простой, ненакрахмаленной рубашке и черном галстуке, с непрерывно возраставшим изумлением читал вслух легкие, сверкающие строки Джемса. Потом он отшвырнул книгу и взвыл: „Да кто же мне скажет в конце концов, что это за белиберда?“». [5] С. Льюис Кингсблад: потомок королей. Рассказы; Статьи; Очерки». 1960, Лениздат, стр. 679. «Крылья голубки» (1902) – роман известного американского писателя Генри Джеймса (1843–1916).

Бедный Волк! Юный Льюис был и справедлив к нему и несправедлив: со всей честностью молодости, не прощающей тем, кого она уважает, ничего, что может их уронить, он осудил Джека Лондона за то состояние духовного упадка, опущенности, в котором он увидел его, озаренного ореолом былого бродяжничества. Но как же не понял Синклер, что взбесило старого Волка в «легких, сверкающих строках Джемса»! Да то же, что возмущало Мартина Идена в строках того же Джемса или кого-нибудь из американских декадентов начала XX века, – отсутствие жизненной правды, отсутствие той «высокой цели», о которой не забыл Лондон и теперь, когда он стал любителем бриджа и хозяйничал на своем ранчо, больной, надломленный, усталый…

В сентябре 1916 года он еще написал замечательный рассказ «Как аргонавты в старину…», полный задора и грусти, зовущий в мир романтики и приключений, от которых чудесным образом молодеют человеческие души. В ноябре писателю стало хуже. Вечером 20 ноября он еще разговаривал с Чармиан о школе, которую хотел открыть при ранчо. Утром его нашли в безнадежном состоянии: то ли он случайно принял слишком большую дозу болеутоляющего наркотика, то ли это было чуть-чуть замаскированное самоубийство… «Смертельно устал» – эти его слова многие слышали от него в ту осень 1916 года.

Его последняя незаконченная рукопись называлась «Автобиография социалиста». Есть в ней что-то похожее на некролог самому себе.

Чтобы в полной мере понять и оценить значение творчества Лондона, надо взглянуть на весь его путь с той вершины, которой в развитии художественных взглядов молодого Лондона была статья «Фома Гордеев», опубликованная в журнале «Импрешенс» в ноябре 1901 года.

Восхищенный этой книгой, Лондон уверенно называет Горького писателем-реалистом. «Но его реализм, – пишет Лондон, – более действен, чем реализм Толстого или Тургенева. Его реализм живет и дышит в таком страстном порыве, какого они редко достигают. Мантия с их плеч упала на его молодые плечи, и он обещает носить ее с истинным величием».

«Он, – заключал Лондон свою статью о „Фоме Гордееве“, – знает жизнь и знает, как и для чего следует жить».

Вдумаемся в эти слова, сказанные Лондоном о Горьком. В них все интересно и для того времени ново. Прежде всего, верно общее суждение Лондона о Горьком: он и продолжатель, наследник того лучшего, что было в творчестве старых русских реалистов, и представитель некоего нового этапа в истории реализма. Утверждая это, Лондон отнюдь не толкал читателя на плоское сопоставление Толстого, Тургенева и Горького. Нет, речь идет именно о качественно новом характере мастерства Горького, подмеченном с такой поразительной чуткостью. Лондон определяет реализм Горького как искусство «более действенное», живущее таким «страстным порывом», какого не было в реализме Толстого и Тургенева.

С прозорливостью мастера Лондон подметил революционный характер реализма Горького, нашел в его творчестве то качество, которое, видимо, особенно импонировало самому Лондону.

Реалистическое искусство Горького, говорит Лондон, – это искусство писателя, знающего, «как и для чего следует жить», ведущего сознательную борьбу против социальной несправедливости.

Вспомнив общий уровень творчества Горького к 1901 году, мы не можем не подивиться верным словам Лондона. Он поднялся до такой глубокой оценки Горького только потому, что и его творческие поиски шли в том направлении, в котором уже уверенно двигался Горький; Лондон тоже мечтал о действенном, знающем свою цель реалистическом искусстве, вдохновленном высокими социальными идеалами.