Анри Шарьер - Папийон

И вот этот страшно похожий на смазливую молоденькую девушку Матуретт подошел к нам и нежным голосом попросил огонька. Мы дали ему прикурить, и я даже подарил ему. Четыре сигареты и коробок спичек. Он поблагодарил меня зазывной обольстительной улыбкой и удалился. Клозио сказал:

— Папи, мы спасены! Попросим эту малышку Матуретта построить арабу глазки. Все знают, что арабы обожают мальчиков. Ну а когда он в него влюбится, заманить его сюда проще простого. Парнишка будет кривляться и ломаться, говорить, что боится, как бы их не застукали, вот араб и станет приходить, когда нам удобно.

— Беру это на себя!

Я подошел к Матуретту, который приветствовал меня торжествующей улыбкой. Он был уверен, что обольстил меня с первого взгляда. Тут-то я ему и выложил:

— Ты заблуждаешься, парень. Идем в сортир, потолковать надо.

В сортире я сказал ему следующее:

— Если хоть словечком кому обмолвишься, раздавлю, как вошь. Вот что, согласен ты сделать то-то и то-то за деньги? Сколько хочешь? Хочешь деньгами или бежать с нами?

— Иду с вами, можно?

Мы договорились и пожали друг другу руки.

Он отправился спать, и я, пошептавшись еще немного с Жаном Клозио, сделал то же самое. В восемь вечера Матуретт сел возле окна. Ему не понадобилось звать араба, тот пришел сам. Они долго о чем-то перешептывались. В десять вечера Матуретт лег. Мы тоже лежали, притворяясь, что спим. Араб зашел после девяти, сделал обход и обнаружил мертвеца. Он постучал в дверь, появились двое с носилками и забрали труп. Этот труп сыграл нам на пользу... Он оправдывал поздние появления араба в нашей палате.

На следующий день по нашему наущению Матуретт договорился встретиться с арабом в одиннадцать. Тот появился ровно в назначенное время и, проходя мимо койки паренька, дернул его за ногу, давая понять, что надо следовать за ним в сортир. Матуретт пошел. Где-то через четверть часа араб вышел оттуда и удалился, чуть позже вышел и Матуретт и, не сказав нам ни слова, лег на койку. На следующий день повторилось то же самое, только в полночь. Итак, все было на мази: араб приходил ровно в назначенное мальчишкой время.

27 ноября 1933 года. В четыре я ждал записку от Серра. Однако Шатай передал на словах: «Иисус ждет в назначенном месте. Желаю удачи!» В восемь вечера Матуретт заявил арабу:

— Приходи после двенадцати, может, тогда удастся побыть вместе подольше.

Араб радостно согласился. Ровно в полночь мы были наготове. Араб заявился где-то в четверть первого. Подошел к Матуретту, подергал его за ногу и направился в туалет. Матуретт последовал за ним. Я выдернул ножку из-под моей кровати, обернул ее в тряпку, Клозио сделал то же самое. Я занял место у двери в туалет, Клозио приготовился отвлекать внимание араба. Ждать пришлось минут двадцать, Араб вышел из сортира и удивился, увидев Клозио:

— Ты чего это шляешься среди ночи? А ну, быстро в койку!

В ту же секунду я ударил его сзади по голове. Он повалился как подкошенный, не издав ни звука. Я быстро натянул его одежду и ботинки, потом мы затолкали араба под кровать, а напоследок я добавил ему еще раз по башке. Так, с этим вроде бы порядок.

Ни один из спящих в палате восьмидесяти человек не шевельнулся. Я быстро направился к двери, за мной следовали Клозио и Матуретт, оба в шортах. Постучал. Охранник открыл. Я треснул его по голове. Второй, сидевший напротив, уронил ружье, так крепко заснул. Он и проснуться не успел, как я оглушил и его. Они и не пискнули, ни один. Третий, которого ударил Клозио, успел выкрикнуть: «А-а!» и распростерся на полу. Мы затаили дыхание. Должно быть, все услышали это «а-а», ведь завопил он довольно громко. Однако кругом по-прежнему царили тишина и спокойствие. Мы не стали затаскивать охранников в палату. Просто забрали ружья, и все. А потом по лестнице, слабо освещенной фонарем, стали спускаться вниз. Впереди Клозио, за ним мальчишка, последним я. Клозио бросил свою дубинку, я же держал свою в левой, а ружье — в правой руке. Спустились. Все спокойно. Темно, хоть глаз выколи. Мы с трудом разыскали стену, спускавшуюся к реке. Добравшись до нее, я пригнулся, Клозио влез мне на спину, перелез на стену, а затем втянул Матуретта и меня. Мы спрыгнули по другую сторону. Клозио в темноте угодил в яму и подвернул ногу. Матуретт и я приземлились удачно. Теперь надо разыскать ружья, которые мы побросали со стены вниз. Клозио пытался подняться, но не мог и уверял, что нога у него сломана. Я оставил Матуретта с ним, а сам пополз вдоль стены, шаря руками по земле. Стояла такая темень, что я не заметил, как добрался до угла — вытянутая вперед рука провалилась в пустоту, и я упал лицом вперед. Снизу, с реки, послышался голос: