Иван Новиков: Золотые кресты

Да и образ Христа выступает в романе «дразнящим, экзотическим, почти сладострастным образом исступленных мистических снов" [15] Там же. С.99. .

Но, видя все это, не следует забывать, что мистически — чувственные экстазы, которыми переполнены страницы романа, не были просто средством привлечения читающей публики. Трактовка страсти писателями символистского круга (а к ним принадлежал Новиков) означала мистический путь к прозрению, была воспоминанием забытого смысла Эроса, уравнивающего высокое и низкое, переплавляющего плоть в дух. Возникала искомая апология Эроса, который из своих «низин» поднимается на высоту. Но это такая высота, где уже невозможно дышать, и разряженный воздух горних высей убивает людей. Кроме того, Новиков сумел показать и «страстное напряжение», и «великую нежность" [16] Биржевые ведомости. 1916. № 15819. 23 сент. любовно устремленных друг к другу Глеба и Анны, Наташи и Кривцова. И, как правильно было замечено в критике, если герои были не очень убедительны в смысле «внешней правды», то они оживали благодаря «угадываемой правде внутренней" [17] Раннее утро. 1908. № 98. 15 марта. .

Удачным было оформление книги: на обложке внизу — поля облаков, по бокам — два ангела с распущенными крыльями и горестно поникшими головами, печально смотрящие на грешную землю, А на звездном небе — слова: «Золотые кресты». Золотой крест — символ страдальческого трагического пути — принадлежность почти каждого из героев. Осеняет он и земной город, на фоне которого разыгрываются описанные события. К золотым крестам устремлены герои романа. А вокруг крестов и над их головами чертят круги черные летучие мыши.

Взор автора охватывал не только космические дали, он проникал и в глубь земли, где копошатся легионы «червей», посланцев смерти, которые, однако, обеспечивают плодородие почвы и созидают в конечном счете жизнь, и в темные бездны души человека. Роман открывался шествием по земле золотой, закатной Царевны-Осени, и во всей книге была разлита «осенняя грусть о хрупкости жизни и веры», «скорбь о жестокости земных путей" [18] Майгур. Литература и жизнь // Утро России. 1916. № 281. . Собственно, этой хрупкостью отмечены все близкие автору герои — и мальчик Федя, принимающий близко к сердцу все несправедливости, свершавшиеся на протяжении веков, и юная Наташа, жизнь которой омрачена легендой о дьявольском соблазне, бывшем источником ее рождения, и погибающий от руки «темного старика» на пороге новой жизни Кривцов, и искупающая самоубийством свою ненависть Глаша.

Так постепенно овладевает сознанием писателя убеждение: «…никогда… никогда … нельзя убивать». Таким просьбой-призывом заканчивается рассказ «Гарахвена» (1917) о ребенке, ввергнутом в пучину ненависти, распрей, непрекращающегося насилия. Этот возглас в бойне гражданской войны прозвучал поразительно «несовременно». Дело в том, что писатель не просто «отнесся скорбно к той крови, к тому «греху», который сопутствует бурному ходу революции». Все его существо восстало против несправедливости, которая приводит к гибели неприглядную, почти горбатенькую с угловатыми плечиками и иссохшими от голода ручками Груню, в свои 14 лет оставшуюся той прежней малышкой, прозванной за худобу «принцем индийским», против того чудовищного нового порядка, при котором возможно убийство тщедушным Ленькой подруги детских игр («Жертва», 1922).

Конечно, такая позиция автора должна была укрепить молодую пролетарскую критику во мнении, что Новиков «решительно …отчужден от настоящего" [19] Известия. 1924. 12 сентября. . Следовательно, ему, повторяющему евангельские заповеди, заказано и движение к будущему, построенному на новых основаниях обществу. «Этот Моисей с Тверского бульвара не только не разобьет скрижалей, но будет упорно твердить свою заповедь, умиленно закатывая глаза…" [20] Труд. 1922. 10 апреля. , — злобствовали критики. Но они не заметили, что Новиков живописал не только ужас кровавых столкновений, из которых душа выходит неузнаваемо искореженной, не только «фантастическую явь», в которую превратилось ежедневное существование десятков тысяч людей. Он по-прежнему оставался писателем, которому дорого живое, сиюминутное, неистребимое бытие. Его герои — «из скромных скромнейшие» — не только живут в стихиях и бурях, ежесекундно подвергаясь опасности лишиться жизни или потерять близких, они в состоянии радоваться и «траве под дождем», и цветам «под опрокинутым ливнем». А самое главное воплощать собой «саму себе равную, неумирающую малую жизнь», которая просто на время, в «суровые эти и страшные дни затаилась».