Фридрих Шпильгаген - Ганс и Грета

Онъ ни съ кѣмъ не говорилъ ни слова, даже съ Клаусомъ, котораго часто встрѣчалъ, идучи на работу или возвращаясь съ нея. Онъ упрекалъ себя въ неблагодарности къ старику, который одинъ во всей дѳревнѣ, принялъ въ немъ участіе, но не могъ побѣдить себя. Онъ просто боялся Клауса и всячески избѣгалъ его. Ему невольно вспоминался видѣнный имъ сонъ: – ружье отца и убитый олень, лежавшіе въ тележкѣ Клауса.

Этотъ сонъ внушалъ ему тѣмъ большій страхъ, что теперь онъ зналъ положительно, что старикъ былъ замѣшанъ въ браконьерство, которое, по словамъ лѣсничаго Бостельмана, съ каждымъ днемъ принимало все большіе и большіе размѣры. Гансъ былъ увѣренъ, что старикъ отправлялся по ночамъ съ своей телѣжкой на мѣста, заранѣе указанный браконьерами, нагружалъ телѣжку дичью и доставлялъ ее барышникамъ, скрывающимся Богъ Вѣсть гдѣ, по сосѣднимъ деревнямъ и мѣстечкамъ.

Дѣло можно было вести тѣмъ болѣе безопасно, что три или четыре сосѣднія деревни примыкали къ лѣсу, и въ одной изъ нихъ всегда можно было укрыться отъ преслѣдованій полиціи и лѣсничихъ.

Гансъ теперь зналъ, кто крадетъ дичь въ лѣсу. Онъ нѣсколько разъ видѣлъ, какъ Репке и Клаусъ, встрѣчаясь гдѣ-нибудь въ такомъ мѣстѣ, гдѣ они думали, что ихъ никто не видитъ, перешептывались между собою, – а чуть только кто-нибудь подходилъ къ нимъ, дѣлали видъ, что не знаютъ другъ друга. Богачъ Репке браконьеръ,- это немыслимо! Но находились же и такіе люди, которые утверждали, что Репке прежде обгладываетъ кости, а потомъ уже ихъ отсылаетъ на мельницу!

Всегда суровый и молчаливый, Репке былъ съ Гансомъ ласковъ и привѣтливъ, и тотъ думалъ, что это происходитъ оттого, что у хозяина не совсѣмъ чиста совесть. Гансъ же, имѣя чистую совесть, былъ молчаливъ и рѣзокъ со всѣми безъ исключенія.

Да, Гансъ имѣлъ чистую совесть. Онъ не былъ браконьеромъ и не хотѣлъ сделаться имъ, хотя теперь это было бы ему очень легко. Онъ поклялся Гретѣ, что ей не придется никогда краснѣть за него, и онъ сдержитъ данное ей слово, хотя она и измѣнила ему, и растерзала его сердце. Но зачѣмъ ему говорить всѣмъ о томъ, что онъ нашелъ ружье отца? Что кому за дѣло? Когда онъ поклялся, что не знаетъ, где находится ружье, онъ этого дѣйствительно не зналъ; а теперь, когда оно нашлось, никто и не спрашиваетъ его. Развѣ онъ былъ обязанъ идти и всѣмъ сообщать о находкѣ? Это было бы глупо! Да и кто повѣритъ ему, что онъ и прежде не зналъ мѣста, гдѣ было спрятано ружье, тогда какъ знаетъ его теперь? Пусть ихъ поищутъ!

Дома, рано или поздно, ружье бы нашли, да и крысы могли бы изгрызть его кожаный чахолъ; а тамъ на вершине горы, въ лѣсу, въ дуплистой соснѣ, его не станутъ искать, да и крысы тамъ не водятся. А если ему станетъ слишкомъ тяжело на сердцѣ, онъ взберется туда, на гору, и выстрѣлъ звучно раздастся въ Ландграфскомъ ущельи! И ляжетъ между соснами Гансъ, вытянувшись во весь ростъ, недостанетъ лишь кусочка черепа, а остальнымъ пусть полакомятся лисицы!

Мысль застрѣлить Кернера не приходила ему болѣе въ голову, а если и приходила, то онъ сейчасъ же прогонялъ ее отъ себя, повторяя нѣсколько разъ «Отче нашъ.»

– Это грѣхъ и глупость! – говорилъ Гансъ. – Если бы онъ первый напалъ на меня, тогда другое дѣло; но выстрѣлить въ него изъ-за угла, чтобы онъ упалъ ничкомъ, вытянувшись во весь ростъ, прямо на свое толстое глупое лицо!… Фи, Гансъ! ты этого не сдѣлаешь! Выбей эту дурную мысль изъ головы. Покончить съ собой, – это другое дѣло! Это тоже смертный грѣхъ, говоритъ пасторъ. Да развѣ онъ знаетъ, что у меня на сердцѣ? Вѣдь онъ не сидѣлъ въ моей кожѣ!

Гансъ въ прошлое воскресенье, въ первый разъ съ тѣхъ поръ, какъ воротился, пошелъ въ церковь, чтобы своими ушами слышать оглашеніе о предстоящемъ бракѣ Греты и Якова Кернера. Греты не было въ церкви, и хорошо что не было: Гансъ не выдержалъ бы. Когда съ церковной кафедры провозгласили имена жениха и невѣсты, ему показалось, что кровля церкви обрушилась на его голову, и онъ поспѣшно выбѣжалъ на улицу, причемъ иные замѣтили, что лукавый не допускаетъ своихъ вѣрныхъ слугъ въ храмъ Божій, а вытаскиваетъ ихъ оттуда за волосы.

Завтра опять воскресенье, и будетъ третье оглашеніе въ церкви, а послѣ обѣда и свадьба.

Проходя мимо булочной, Гансъ видѣлъ, какъ оттуда выходили люди съ корзинами пирожнаго. Домъ Кернера нѣсколько дней сряду украшался сосновыми вѣтками и вѣнками, а толстый Яковъ, не смотря на холодную погоду, стоялъ на крыльцѣ безъ сюртука и надзиралъ за работою. Выписали даже музыку, и сегодня вечеромъ ожидали ее. Гансъ это узналъ отъ дѣтей своей жилицы, принимавшихъ большое участіе въ предстоящемъ празднике. Гансъ роздалъ имъ свои послѣднія деньги – ихъ было очень не много – и подарилъ матери ихъ доски изъ разбитаго шкала, который она давно просила у него. Остальныя вещи они сами раздѣлятъ, какъ хотятъ, сказалъ Гансъ, выходя въ послѣдній разъ изъ своего дома.