Александр Хьелланн - Фортуна

— Да, ты сказала, что не любишь зеленого цвета.

— А она вызывающим тоном отметила: «Это не зеленый цвет, фру Левдал, а голубой». Ну, а ты? Что сделал при этом ты?

— Ну, я, конечно, подтвердил, что цвет голубой. Ведь он на самом деле голубой.

— Нет, зеленый! Слышишь?! Пошлый шпинатно-зеленый! Но, вообще-то говоря, это мне совершенно безразлично! Ты представить себе не можешь, до чего мне безразлично — зеленой или голубой материей эта особа драпирует свои кости. Но характерно в этом случае твое поведение! Характерно, что всегда по самому пустому и ничтожному поводу ты обязательно возражаешь мне, обязательно становишься на сторону враждебных мне людей. Никогда не бывало, чтобы ты защитил меня…

— Но послушай, милая Клара! Если платье кажется мне голубым…

— А почему оно кажется тебе голубым? Только потому, что так сказала это отвратительная Лина Вит. Все ясно! С нею ты сразу согласился, а я, твоя жена…

— Неужели тебе в самом деле кажется, что Лина Вит может быть опасной?

— О! При чем тут она? Это повторяется с любой! Ты готов променять меня на первую встречную! Я одинока здесь, а ты, ты, который должен был бы поддержать меня, ты стараешься уколоть, задеть! Ты… ты… Она всхлипнула, рыдания перехватили ей голос, и она выбежала из комнаты.

Абрахам бросился было за нею, но у двери спальни остановился, закурил папиросу и пошел назад в пустые комнаты. Он задумался о жене и о своей жизни, которая, казалось, шла так гладко и счастливо, озаренная лучами солнца. Он остановился перед зеркалом и почти с удивлением смотрел на свое отражение.

Неужели это он? Чем он жил? Почему он не совершил ничего значительного? Почему его жизнь так пуста и бессмысленна?

Ну, пусть первая пора юности быстро отцвела. Но ведь затем настал второй период его жизни, когда он стал увлекаться умными современными книгами и скоро убедился, что в мире не все так благополучно и гладко, как рассказывали студентам в Кристиании.

Вначале ему казалось, что теперь все в порядке везде, за исключением Америки, что все загадки науки разрешены или по крайней мере будут разрешены завтра-послезавтра университетом Кристиании. Все стоит на крепких основах, все гармонично и прочно, молодежи почти нечего делать, потому что старики отлично уладили всё заранее. Но книги отрыли ему глаза, опрокинули все представления, которые внушили ему дома, в школе, в университете. Он понял, что родился в столетии, полном сдвигов и потрясений, в столетии, которое больше всего нуждалось именно в смелых молодых людях.

Абрахам Левдал чувствовал прилив энергии и жажду деятельности. Ему хотелось переделать все сразу, все, что волновало и возмущало его. Но он не знал, за что взяться; ему нужна была чья-то помощь, чей-то совет, чтобы действовать правильно. Иначе — либо его деятельность никому не принесет пользы, либо никто из «ближних» не поймет его.

Когда Клара была еще его невестой, он пробовал открыть ей свои заветные мысли. Он поверял ей свои «бредовые идеи», и на первых порах ее забавляли эти кощунственные выпады против всего того, что ей внушали с детства и что ей казалось бесспорным. Когда же он заходил слишком далеко, она смеялась, говоря, что он просто дурачится.

Больше всего заинтересовал Клару вопрос о женской эмансипации. Она внимательно слушала, как Абрахам разражался пылкими обличительными тирадами против грубости мужчин, столетиями обижавших и запугивавших женщин. Но когда он принялся описывать будущее, когда он в ярких красках изобразил брак между равноправными людьми, Клара лукаво прижалась к его плечу и спросила: «Ты всегда будешь так настроен против меня, милый?»

Все его клятвы и уверения оказались напрасными.

Нет, он не обманывался; он был убежден, что честно прилагал все усилия, чтобы сделать их совместную жизнь счастливой и мирной, но Клара слишком испорчена! Отрицать это невозможно. Сцены, подобные той, какая только что произошла, он был уже не в силах выносить. И больше он этого выносить не станет! Нет! Нет! Он хорошо знал, что сейчас Клара ждет его, готовая помириться, если только он первый извинится и признает свою вину. Но Абрахам поклялся, что не унизится до извинений. Продолжая ходить по комнатам и докурив вторую папиросу, он вспомнил механика Стеффенсена и слепую девушку. Странная пара! Он решил спросить о них юриста Крусе, который знал подробно биографии всех рабочих.

Пока он твердо решил противиться намерениям отца рассчитать Стеффенсена. Абрахам не мог примириться с мыслью о том, что способный человек будет лишен работы только потому, что у него репутация софиста и смутьяна. На самом деле он, очевидно, просто умный человек, и именно ему следует оставаться на фабрике.