Константин Станюкович - Дождался

Он весь был полон мыслями о себе, о своем выздоровлении, в которое упорно верил, и какой-нибудь бульон или чай с вареньем, который вдруг требовал его капризный вкус, занимал Неволина гораздо более, чем ожидание любимой женщины.

Он уже был в том предсмертном эгоизме, когда венец творения больше всего обнаруживает в нем жалкого, цепляющегося за жизнь с тем ее счастьем, которое так примитивно и так мало отличается от счастья животного.

Сиделка была образцовая, и от нее больной был в восторге.

И он подумал еще утром, что жена едва ли сумеет за ним так ухаживать. Она не такая сильная, умелая, казалось, угадывающая его желания. И перед женой все-таки нельзя так раздражаться, как перед сиделкой.

Неволин особенно заботливо расчесал свою бороду, вычистил ногти, попросил вспрыснуть себя духами; сиделка переменила ему рубашку и надушила носовой платок.

Берта рано убрала комнату, поставила кровать для жены на том месте, где стояла прежде кровать Неволина, и к девяти часам на столике у кушетки уже стоял роскошный букет.

Эти заботы несколько развлекли больного. Он на несколько минут оживился и снова захотел встать.

Но сиделка уговорила его не вставать.

Он не протестовал. Он слушался сиделку, и казалось ему, что с таким уходом, как ее, он скорее окрепнет и встанет. Она как-то незаметно поддерживала его уверенность в этом, и он рассказывал ей, как он пойдет с женой до Шильона, а потом они будут гулять пешком.

— А пока я не встану… Ведь это недолго… не правда ли… Дня два-три?

— Вернэ говорил, что дня через три…

— Так уж вы останьтесь… День сидите здесь, а ночью, если понадобится, жена мне поможет.

— Не утомит ли это вашу жену? Она, пожалуй, не заснет ночь. Если хотите, я буду сидеть ночью в коридоре… И если вам нужно, вы только позвоните.

Неволин благодарил.

— А то бедная жена, в самом деле, изведется…

Около полудня Ракитин, прифранченный, с подстриженными волосами и бородкой, зашел к Неволину и спросил:

— Прикажете встретить Елену Александровну, Валерий Николаич?

— Хотел просить об этом… Вот не пускает меня добрая сиделка… встретить жену… Надеюсь, ее узнаете по портретам…

— Полагаю.

— Так вы предупредите ее, что я похудел… чтобы не взволновалась… Должно быть, она цветущая красавица… а я…

Неволин закашлялся и, когда припадок кашля прошел, раздражительно сказал сиделке:

— Я просил вас шоколада… Мне хочется чашку шоколада… А мне не дают… Дайте же мне поскорее!

Еще бы не узнать по портретам этой необыкновенно привлекательной маленькой женщины, с большими усталыми глазами и роскошными, отливавшими золотом волосами под соломенной шляпой.

Действительно, в этом строгом, тоскливом и красивом лице было что-то, напоминающее мадонну.

Как только ее стройная, красивая фигура в светлой юбке и темной жакетке, открывавшей блузку и регат поверх свежего воротника, торопливо вышла из вагона, как к ней подошел Ракитин и изысканно-почтительно проговорил:

— Ракитин!

В одной руке молодой женщины был небольшой чемоданчик, в другой — зонтик.

Она сдержанно и серьезно наклонила голову и спросила:

— Муж жив?

— Еще жив.

— Кажется, пансион близко?

— Да. Позвольте вам показать дорогу…

— Пожалуйста.

— Дайте мне квитанцию от багажа.

— Не беспокойтесь.

И молодая женщина отдала квитанцию сторожу и попросила его принести багаж в пансион Шварца, и пошла рядом с Ракитиным.

И ни полслова. Только “жив ли?”.

“Что это за женщина?” — думал Ракитин, украдкой любуясь ею. И серьезно сказал:

— Муж о моей телеграмме не знает… Он так волновался, так нетерпеливо ждал вас, что я решился известить вас о положении мужа.

— Благодарю за телеграмму. Я знала об его положении.

И опять продолжала идти молча.

— Валерий Николаич просил предупредить вас, что он очень похудел. Он хотел подняться с постели, чтобы встретить вас, и не мог… И все-таки верит, что будет жить.

Выражение чего-то мучительно скорбного залегло в глазах молодой женщины. Лицо ее стало строже и, казалось, непроницаемее.

Неволина опять молчала. И только пошла скорее.

Ракитин догадался не мучить женщину своими сообщениями.

Он обиженно замолчал. И, стараясь скрыть одышку от скорой ходьбы, едва поспевал за молодой женщиной.

“Не спешила к мужу из Петербурга, а теперь торопится!” — думал Ракитин, недовольный, что программа его изучения интересной женщины с первого же начала не исполняется, “И знает ли эта барыня, что я писатель? Читала ли меня?” — спрашивал себя Ракитин, раздраженный этой почти резкой сдержанностью молодой женщины с ним.