Бруно Ясенский: Главный виновник

За пивом выяснилось, что пан Ягельский в германскую войну побывал на фронте и что эта возня с новой войной ему совсем не по нутру. Может быть, все еще как-нибудь утрясется и войны не будет.

Партнер по носилкам попался из пессимистов. Он посмотрел на Ягельского стеклянным глазом и заявил, что война будет непременно. «Они не успокоятся, пока всех нас не перебьют!» – это сказал ему один умный человек, который никогда не ошибался.

Тут к столику подсел еще один, вертлявый, в люстриновом пиджаке, и поинтересовался, как звать того человека, который так метко выразил эту замечательно верную мысль. Узнав, что того звали Ян Гловак, вертлявый пожалел, что с ним не знаком, и справился о его месте жительства. Мрачный собеседник с неподвижным глазом сказал, что Гловак отправился туда, куда всем им следовало бы отправиться, – для мыслящего человека это единственный выход. Вертлявый понимающе подмигнул и с этого момента стал еще разговорчивее и откровеннее. Ему тоже совсем не нравится вся эта шумиха с войной. Надо, чтобы трезво мыслящие люди объединились и сказали свое слово. Он узнал у собеседников, как их звать и где они служат («встретив умных, одинаково мыслящих людей, не хочется терять с ними связи»). Они разошлись, крепко пожав друг другу руки.

…Ночью пессимиста со стеклянным глазом разбудила незнакомая личность, стоявшая среди комнаты в пальто и шляпе, и предложила ему быстренько собираться. В ответ на недоуменное бормотание ему было сообщено, что он арестован, всякое сопротивление бесполезно. Два других господина с педантичной аккуратностью потрошили мебель. В передней внушительно покашливал полицейский. Внизу ждал уже извозчик. Пролетка крякнула под тяжестью пассажиров и лихо покатила, подпрыгивая на булыжниках. Цокот копыт звонкими комьями отлетал от спящих, молчаливых стен.

В известном учреждении на Театральной площади тщательно проверили, не забыл ли он, как его звать, сколько ему лет, кто его родители и чем он занимается. Затем, без всякого перехода, ему предложили назвать по-хорошему всех известных ему членов нелегальной антивоенной организации, в руководстве которой он состоит, в частности, рассказать подробнее о некоем Яне Гловаке и о связи, которую организация поддерживает через него с соседней державой.

Он попробовал было заверить, что Ян Гловак повесился в 1920 году, но получил по зубам и отлетел к стенке. Ему дали пять минут на размышление и предложили папиросу. Когда он докурил, его спросили еще раз, назовет ли он, без дураков, фамилии тех, кто требуется. Он еще раз побожился, что называть ему некого. Атлетического сложения полицейский попросил следовать за собой. Сзади поднялись еще один полицейский и один скуластый в штатском. В дверях все трое смерили его взглядом, от которого холодок побежал по спине, словно заранее изучали его комплекцию.

В комнате, куда его ввели, не было окон, и всю ее меблировку составляла одна скамья. От сильного удара в подбородок он сразу же потерял сознание. Очнулся на полу, – колени упирались в подбородок. Попробовал разогнуться. Кисти рук, плотно обхвативших ляжки, заныли от железных наручников. Он не узнал своего тела, оно превратилось в колесо, – осью была деревянная палка, продетая под коленками. Нечеловеческая боль: как будто ковыряли воспаленный нерв. Боль отдавала в голову. Он увидел полицейского в рубашке, с засученными рукавами. Взмах резиновой палки… Вспомнилось вычитанное когда-то в детстве: в Китае преступников бьют бамбуком по пяткам.

– Назовешь? – чинно осведомились скуластый и второй полицейский.

Он съежился, пытаясь поджать под себя ноги. Опять страшная боль дернула его, как ток, и он вторично потерял сознание.

К концу сеанса он назвал Ягельского, трех знакомых чиновников из банка и двоюродного брата, проживающего в Кельцах. Он всхлипывал и просил, чтобы его больше не били, – он действительно забыл фамилии остальных знакомых, но он придет в себя и вспомнит, обязательно вспомнит и скажет. Его отпоили водой и отправили в камеру босиком: на распухшие ноги не влезали ботинки.

Ночью ему снилась атака, горели прожекторы, и офицер, обозвавший его трусом, медленно расстегивал кобуру. Он проснулся в смятении, с лицом, облепленным соломенной трухой. Вдавливаясь в постель, он разорвал ногтями подушку.

Ныло все тело. Сколько времени прошло с момента допроса? Может быть, целые сутки? Каждую минуту его могли вызвать опять. Он обещал, кажется, назвать еще какие-то фамилии. (По коридору гулко загремели шаги.) Какие фамилии? Откуда их взять? (Шаги прогремели мимо. Он вздохнул с облегчением.) Рано или поздно все это недоразумение выяснится. Разберутся, что ни он, ни названные им лица ни в чем не повинны. Лучше назвать любую фамилию, лишь бы не били. Он тщетно напрягал память. Только сейчас он убедился, как, к сожалению, ничтожно мал круг его знакомых. Можно назвать главного бухгалтера, родителей жены, кого еще? С большинством чиновников он был незнаком и часто путал их фамилии. Кого ж еще? Директора банка? Не поверят. Да к тому же за это могут прогнать со службы. Кого же еще?