Йен Бэнкс - Бизнес

Ни Мэрион Крэстон, ни загадочной дядиной пассии, вызванной из Скарборо, поблизости не оказалось – они уже отбыли в гостиницу. Я спросила, имеет ли смысл остаться в больнице на ночь. На борту «Гольфстрима» мне удалось отдохнуть и хорошо выспаться, так что перспектива ночного дежурства меня не страшила, но врач сказал, что лучше будет прийти с утра. Как мне показалось, в его голосе появилось чуть больше оптимизма. Выждав с полчаса и убедившись, что дядя Фредди и впрямь крепко спит, я ушла. Мне все еще было неспокойно, я выходила из дверей больницы с чувством обреченности, опасаясь, что он может умереть во сне, так и не перемолвившись со мной ни единым словом.

Потом на «мерседесе» – в Блискрэг. Мисс Хеггис заплакана, с трудом сдерживается. Дом удручающе пуст. В другое время меня бы заколотил озноб, но после Тулана чувство холода притупилось. В доме тепло, но нестерпимо пусто и одиноко.

Среди ночи я вскочила: мне приснилось, что я погружаюсь в теплую воду. Где я? В тепле. В теплом помещении. Но не в Туне. Рука потянулась к фонарику, будильнику и обезьянке, но я тут же опомнилась. Это же моя комната в Блискрэге, в графстве Йорк. Дядя Фредди. Я лежала на спине, глядя в темноту, размышляя, к чему был этот сон и не позвонить ли в больницу – вдруг наступил кризис. Но у врачей был номер здешнего телефона: случись что-нибудь серьезное, они бы сообщили мисс Хеггис или мне. Лучше не надоедать им понапрасну. Ему полегчало. Он уснул. Он выкарабкается. Мне захотелось достать обезьянку.

Между будильником и фонариком ее не было. Как же я забыла: она теперь у Дулсунг, на другом конце света. Оставалось только надеяться, что девчушка не даст ее в обиду. Вообще-то говоря, место между будильником и фонариком не пустовало: его занял маленький самодельный цветок.

– Кейт, девочка моя.

– Дядя Фредди. Как ты?

– Паршиво. Машину разбил – ты, поди, знаешь?

– Знаю, знаю.

Во время завтрака раздался телефонный звонок: из больницы сообщили, что дядя Фредди проснулся и хочет меня видеть. Машину должны были подать только через полчаса, и я предложила мисс Хеггис, чтобы мы поехали к нему вместе, на ее стареньком «вольво». Но она только покачала головой: ее никто туда не приглашал.

Мы отперли гараж-конюшню, и я вывела «ланчию-аурелию». Мисс X. обещала позвонить в транспортное агентство и отменить заказ.

Мэрион Крэстон в обществе дядиной дамы сердца находилась в маленькой комнатке для посетителей при отделении интенсивной терапии. Это была рослая, спортивного типа женщина, не особенно привлекательная, с неопределенными чертами лица и волосами мышиного цвета. Дядину пассию звали миссис Уоткинс; она оказалась моложе, чем я ожидала, – невысокая, пухленькая, со вкусом одетая, с окрашенными хной светлыми волосами и мягким йоркширским говорком. Я думала, мы зайдем к нему все вместе, но дядя Фредди хотел поговорить со мной наедине.

Оказавшись в палате, я поняла, что втроем мы бы здесь не поместились: места хватало только для того, чтобы один человек, лавируя между приборами, мог пробраться к Фредди и сесть рядышком. Медсестра, проследив, чтобы я ненароком не выдернула какую-нибудь жизненно важную трубку или проводок, тут же умчалась по срочному вызову.

На больничной койке дядя Фредди как-то сморщился и усох. В приглушенном свете глаза у него блестели, но они ввалились в костлявые орбиты, а веки истончились и приобрели восковой оттенок. Лицо и волосы пожелтели. Я откинула с его лба несколько упавших прядей.

– А ведь какой был «делаж», – сказал он. Его голос стал хриплым и еле слышным. – И ни одна собака не отвечает, всмятку он или нет. Сделай одолжение, разузнай.

– Непременно. Кстати, я приехала на «аурелии»; не возражаешь?

– Вовсе нет, машины для того и существуют, чтоб ездить. Хм-м-м. Ты познакомилась с миссис Уоткинс?

– Только что. Она внизу с миз Крэстон, адвокатом.

– Глаза б мои не глядели на эту фифу. – Дядя Фредди наморщил нос.

– На Мэрион Крэстон?

– Хм-м-м. Тоже мне, орлица-законница. Скорее уж стервятница. – Некоторое время он кашлял и хрипел, и тут я поняла, что на самом деле он смеется. Я взяла его иссохшую, холодную руку в свою.

– Тише ты. А то все эти кишки отцепятся. Это ему тоже показалось смешным. Одна рука у него была в гипсе; он высвободил ладонь, которую я держала, поднял ее к глазам, чтобы утереть выступившие слезы, но лишь скривился от боли.

– Позволь-ка мне. – Я достала носовой платок и промокнула ему глаза.