Елена Арсеньева: Прекрасные авантюристки (новеллы)

Вот она и живет, да еще как! Цветет пышным цветом! Ч-черт бы ее побрал. Старуха, она ведь сущая старуха, на десять лет старше Елизаветы, ей сейчас… ну, словом, ей сейчас на десять лет больше, чем императрице. Взрослый сын, дочь на выданье, самой Лопухиной давно уже пора на печке сидеть, былую молодость вспоминать! Нет же, пляшет на балах так, что молодые кавалеры с ног сбиваются, нагло и щедро обнажает свои прелести, которые, вопреки законам природы, вовсе не выглядят увядшими. Ах, до чего же хочется назвать ее старой развалиной, но язык не поворачивается. Ровесники сына так и падают к ее ногам… Что и говорить, она любой молодой красотке из свиты императрицы даст такую фору! И эта роза, модная, запретная роза в прическе идет ей небывало!

Ишь, стоит с вызывающим выражением, прищурила свои блеклые глазищи! А на устах что трепещет? Неужто улыбочка? Да какая дерзкая! Ох, Наталья Федоровна, не доведет тебя до добра твоя бравада! Наконец-то ты получишь урок — такой урок, какого давно заслуживаешь!

Трепеща равным образом от лютого гнева и от предвкушения предстоящего отмщения, Елизавета большими шагами подошла к статс-даме Лопухиной и вдруг рявкнула, перекрывая музыку:

— На колени!

В зале настала мгновенная тишина. Лопухина стояла неподвижно: то ли не сочла нужным повиноваться, то ли не поверила ушам, услышав этот почти гвардейский окрик, вполне достойный самого Петра, который, когда надо, умел так возгласить, что стеклянные кубки раскалывались вдребезги. Тут Елизавета ударила Наталью Федоровну по плечу, и та невольно рухнула на колени. Продолжая удерживать ее и не давая подняться, императрица крикнула:

— Ножницы мне подать!

Настало секундное замешательство, после коего ножницы были извлечены бог весть откуда, быть может, даже из-под земли, и поданы на серебряном подносике. Дрожа от ярости и наслаждения, Елизавета схватила их правой рукой, в то же время левой вцепившись в прядь светлых волос, украшенную розою.

Чик-чик! — и локон вместе с цветком свалился на пол. Императрица уставилась в расширенные, как бы незрячие глаза Лопухиной, которая от неожиданности и ужаса, чудилось, потеряла способность соображать, и со всего плеча отвесила ей две пощечины. А ручонка у Елизаветы была тяжелая, батюшкина…

Наталья Федоровна так и завалилась навзничь.

Императрица сделала четкий поворот через левое плечо — ать-два! Самое тесное общение с гвардейцами, которые возвели ее на престол, не прошло даром! И проследовала на середину залы.

Улыбнулась музыкантам, чтоб продолжали играть:

— Алемана, господа! Танцуем алеману!

Все засуетились, освобождая середину залы для выхода первых пар. Елизавета осмотрелась, выбирая себе партнера. Она любила танцевать с маркизом Ботта д’Адорно, посланником австро-венгерской королевы Марии-Терезии, и сейчас послала ему приглашающую улыбку.

Маркиз, темпераментный, как итальянец, и галантный, как француз (он и был наполовину француз, наполовину итальянец по рождению!), немедля устремился на зов, с озабоченным видом огибая по пути группу придворных, которые над чем-то суетились.

— Что там такое? — спросила Елизавета, нетерпеливо помахав ручкой, чтобы люди разошлись и не мешали танцевать.

— Осмелюсь доложить, — подсунулся к плечу распорядитель, — статс-дама вашего величества Лопухина упала в обморок.

— Ништо ей, дуре! — фыркнула Елизавета, подбирая юбки и выставляя кончик башмачка, чтобы изготовиться к первой фигуре.

Она подала правую руку маркизу Ботта, однако тот не принял ее, а словно бы даже отшатнулся.

Елизавета удивленно воззрилась на свои пальцы, которые все еще сжимали ножницы.

— Ах да! — хихикнула она и небрежно сунула их за спину, зная, что кто-нибудь непременно переймет. — Я вас часом не оцарапала, маркиз?

— Н-нет, ваше величество, — выдавил Ботта, с усилием подавляя судорогу брезгливости, исказившую его красивое, тщательно выбритое и припудренное лицо.

— О-о, проклятая, проклятая, проклятая… — Наталья Федоровна Лопухина в отчаянии схватилась за голову, но рука тотчас наткнулась на колючую, выстриженную проплешинку. Из глаз немедленно хлынули слезы, которые она уже считала иссякшими.

— Ах, успокойся, душа моя, — сама чуть не плача от сочувствия к подруге, уговаривала ее Анна Гавриловна Бестужева, ближайшая подруга Натальи Федоровны. — Ну ты же знаешь…

— Да знаю, знаю! — едва выговорила сквозь рыдания Лопухина. — Эта простолюдинка, дочь полковой шлюхи, недостойна моей одной слезинки! Она и сама шлюха! Помнишь ли, как фельдмаршал князь Василий Владимирович Долгорукий говаривал: «В то время как император Петр Вторый скончался, хотя б и надлежало ее высочество к наследству допустить, да как ее брюхатую избрать?»