Елена Арсеньева - Преступления страсти. Коварство (новеллы)

* * *

Теперь в галерее разыгрывалась поистине страшная сцена.

Сантинелли, войдя туда исполненным решимости, покачнулся, увидев осужденного, лежащего у ног отца Ла Беля. Священник и сам-то был на грани обморока, а лицо жертвы было вообще неузнаваемо от слез и ужаса. Приговоренный превратился в комок страданий. Он выл, стенал…

– Оставьте его, падре! – крикнул Сантинелли, пытаясь собственным криком пробудить в себе злобу. – А ты… ты уже получил отпущение грехов! Настало время умереть! У меня больше нет права давать тебе отсрочку. Вставай и умри!

И он бросился с обнаженной шпагой на обреченного. Тот вскочил и прижался к стене, глядя широко открытыми, незрячими от слез и страха глазами.

– Еще… еще мгновение… – выдохнул он.

Однако Сантинелли больше не слушал. Он больше не мог выносить всего этого, ненависть и жалость раздирали его сердце. Он нанес удар…

Однако приговоренный лишь покачнулся: оказывается, он носил под колетом панцирь, о который клинок заскрежетал, словно о стекло. Он лишь покачнулся, но не упал. Тогда Сантинелли выхватил кинжал и ударил им, метя в голову. Но жертва отпрянула, и клинок лишь распорол щеку.

– Отец мой, отец Ла Бель! – вскричал раненый.

– Ко мне! – крикнул Сантинелли, и в павильон вбежала стража королевы. Повинуясь знаку, данному Сантинелли, солдаты выхватили кинжалы и принялись наносить удары. Однако ни один из них не был смертельным…

При виде кинжалов, то и дело взлетающих в воздух, при виде брызг крови, пятнающих пол и стены, Ла Бель не выдержал и бросился вон из галереи. Но только он закрыл за собой дверь, как ноги его подкосились, и аббат в полуобмороке упал на колени.

В комнату рядом с местом казни вошла Кристина. Она прижимала руки к ушам, чтобы не слышать воплей, непрерывно издаваемых несчастной жертвой. Это был уже не человеческий голос, а рычание умирающего зверя. Умирающего, но еще не добитого. Священник воззрился на королеву с надеждой, однако ее лицо было искажено гневом.

– Пойдите скажите им, что они должны его прикончить! – закричала Кристина. – Он должен умереть! Он должен наконец умереть! Пусть он замолчит!

Ла Бель не мог бы сказать, что страшней: видеть убийство или безумие в глазах этой женщины. Он суетливо распахнул дверь и снова вбежал на галерею, подбирая полы сутаны, чтобы не упасть. И отпрянул в ужасе – ему навстречу полз окровавленный полутруп.

– Она… Милосердие… – выдохнул он, и кровавая пена пузырилась на его губах.

– Моли о милосердии Господа! – выдохнул Ла Бель, закрывая лицо руками.

Умирающий еще шевелил губами, может быть, шепча последнюю молитву. Однако Сантинелли, желающий только одного: чтобы поскорей прекратилась эта бойня, кинулся к нему – и решился перерезать жертве горло. Обреченный захлебнулся своей кровью, рухнул наземь и наконец-то затих.

* * *

Католические церковные службы быстро прискучили Кристине, даже несмотря на то, что в римских храмах звучала великолепная оперная музыка. Случалось, что торжественная месса была прерываема взрывами ее громкого хохота в то время, как склонявшийся к ее уху кардинал Адзолини передавал ей шепотом подробности шедшей вчера комедии.

Папа Александр долго старался делать вид, будто ничего не слышит и не знает. Его увещевания были кротки, но делались, так сказать, в пользу бедных: они совершенно не действовали на Кристину. Папа не смог добиться от нее даже такой малости, как заставить носить в церкви четки, что подобает всякой знатной даме. Кристина не хотела делать хорошую мину при плохой игре, и все тут. Она открыто смеялась над отцом католической церкви и грозила уехать из Рима, если ее будут слишком усердно донимать нравоучениями.

Поведение ее становилось все более и более раскованным, а общество, ее окружавшее, – все менее и менее приличным. Каждый вечер Кристина проводила в театре, где держала себя так, что римский народ скоро перестал стесняться ее. Однажды она опоздала к представлению, публика выразила досаду и нетерпение свистками и криками. Кристина поднялась в своей ложе и начала комически раскланиваться. В другом подобном же случае на свист она отвечала свистом. Теперь, как только она появлялась на улицах, острые на язык римляне кричали ей скабрезности в духе итальянской комедии. Кристина отвечала, высунувшись в окно кареты и выкрикивая афоризмы куда более забористые, чем те, которые вошли в ее книгу «Максимы». Такие словесные пикировки доставляли ей массу удовольствия.