Елена Арсеньева - Преступления страсти. Коварство (новеллы)

А были они на самом краю гибели. Решив не допустить к трону Захарьиных, Сильвестр, Курбский и Адашев уже готовились принять присягу князю Старицкому, который поклялся не ущемлять их власти и влияния. С тем и отправились в опочивальню цареву. Но все переломилось в последнее мгновение. Вовремя они узнали, что «умирание» государя – чистое притворство. Кабы не узнали, где б они были сейчас, все трое, привыкшие называть себя избранными и полагать всемогущими?

Нет, нельзя, нельзя допустить, чтобы Иван скользким угрем вывернулся из рук советников своих. Нельзя допустить, чтобы в паломничестве в Кирилло-Белозерский монастырь, куда он так рвется, царь обдумал случившееся как следует, чтобы по-прежнему оставался под влиянием своей лукавой жены. Понятно, на каких струнах его души играет Анастасия: царь-де рожден поступать так, как ему хочется, а не как другие присоветуют. Ныне же он делает все именно по воле других. Вот в чем главная опасность путешествия – в близости Анастасии.

Советники привлекли на помощь знаменитого проповедника Максима Грека, некогда бывшего на службе у отца Ивана, великого князя Василия Ивановича. Взывая к великодушию государя, старец сказал Ивану, что обет его не согласен с разумом. После взятия Казани осталось много вдов и сирот, гораздо лучше заняться устройством их судеб, чем исполнять обещания, данные в горячке.

– Если послушаешься меня, будешь здрав с женою и сыном! – изрек Максим Грек на прощание, и слова его произвели огромное впечатление не только на царя, но и на Анастасию. Все знали о ее впечатлительности, знали, как трясется она за жизнь сына, и были почти уверены, что смутный страх, напущенный Максимом, не сможет не завладеть слабой женской душой.

Но, видимо, что-то свихнулось в мироздании, коли эта женская душа оказалась гораздо сильнее, чем советники рассчитывали. На другой день было объявлено, что царь своих обетов не изменил и в паломничество отправляется буквально завтра же. Ночная кукушка опять всех перекуковала!

Адашев и Сильвестр были вне себя от ярости, однако оба высокоумных мужа в упор не видели то, что мгновенно открылось перед хитроумным Курбским: именно в словах Максима Грека заключалось безошибочное средство низвергнуть Анастасию и вернуть себе влияние на царя. Средство жестокое, горькое, злое, может быть, ядовитое… однако необходимое.

– Ну что ж… – протянул князь Курбский. – Как сказал Максим? «Если послушаешься меня, будешь здрав с женою и сыном». Так, что ли?

– Ну, так, – насторожился Адашев, услыхав в голосе своего друга насмешливый оттенок. Он уже знал, что о самом важном и серьезном Андрей Михайлович никогда не говорит важно и серьезно – всегда с усмешечкой, словно красуясь. – И еще добавил, что опасность будет грозить именно царевичу.

– Как говорится, любящий совет сохраняет жизнь, а не любящий его вконец гибнет, – пожал плечами князь.

– Ты… ты хочешь сказать… – Адашев впился глазами в его лицо.

Угрюмый Сильвестр вскинул голову.

– Именно так, – с той же усмешкой подтвердил Андрей Михайлович. – Именно это я и хочу сказать.

– Но каким же образом… – Сильвестр оживился, его черные глаза заблестели.

– А то уж мое дело! – загадочно откликнулся Курбский.

Судно царское шло по Шексне, приближаясь к Волге. По течению двигаться было легко, и расшива летела, как стрела. День выдался прозрачный и солнечный, как в раю. Звенели в вышине птицы. Митя играл на руках у Насти-Фатимы, тянулся к облачкам, повисшим в небе и причудливо менявшим под ветром свои очертания. Потом пенные гребешки привлекли его, и нянюшка подошла ближе к борту расшивы.

– Ах, красота… какая красота! – вздохнул Иван Васильевич, умиленно оглядываясь и подталкивая жену, у которой от яркого солнечного света слипались глаза. – Ну ты посмотри, ну посмотри же!

Анастасия огляделась. И впрямь чудо как хорошо кругом: широкое приволье сизой от ветра реки, по которой бегут белые барашки, широкое приволье береговой излучины, окаймленной вдали нежно зеленеющим березняком, и над всем этим – огромное, просторное небо, пронизанное, словно серебряной нитью, жаворонковой трелью…

Но вдруг словно бы чьи-то холодные пальцы стиснули сердце царицы.

Она обернулась, ища испуганным взором сына. На миг от души отлегло. Да вот же он – играет, гулит на руках у Насти!

Анастасия с облегчением перевела дух.

Вдруг Настя-Фатима покачнулась, поднесла ко лбу руку, словно у нее закружилась голова. Вскрикнула испуганно, наклонилась над бортом – и, не успели стоящие невдалеке люди шагу шагнуть, перевалилась вниз, канула в воду вместе с царевичем, которого крепко прижимала к себе.