Наталья Нестерова - Стать огнем

Камышин был честолюбив, но не тщеславен. Сам по себе карьерный рост, восхождение по лестнице должностей его мало заботили. Его честолюбие отдавало провинциальностью — «я должен уважать себя сам, а меня должны уважать те люди, к которым я питаю аналогичные чувства».

Возможности Сибири потрясали, он их изучил по книгам и справочникам в пути и в первые месяцы на новом месте. Раньше об этом крае Александр не задумывался, как и не интересовался сельскохозяйственной техникой. Теперь же ему казалось, что если сибирскому крестьянину дать в руки орудия интенсивного труда, он накормит не только Россию, но и всю Европу.

Возможности были гипотетическими, а два объединенных заводишки и мастерская имели станки, над которыми только слезы лить. С другой стороны, где в российской провинции лучше? И это тоже вызов. Александр с детства привык отвечать на вызовы. Правительство закупало передовое оборудование за рубежом. Если правительство не сборище профанов, оно должно часть импортных станков направить в Сибирь. Александр червем проел костяные башки окружного руководства, слал телеграммы и письма в Москву в те инстанции, куда не имел права обращаться по рангу занимаемой должности. Он радовался новому кузнечному прессу, токарному или фрезеровочному станку так, как не радовался рождению дочери. Станки без станочников — груда металла. Сказать, что квалифицированных рабочих и мастеров не хватало, значило признать: жаждущему человеку достаточно капать воду в рот из пипетки.

Камышин организовал систему заводского образования. Сам преподавал мастерам, те, в свою очередь, вели занятия с самыми смышлеными рабочими, многие из которых были вчерашними крестьянами. По наблюдениям Камышина, в группе из десяти человек встречались один-два одаренных и перспективных. После нескольких лет практики, получив дополнительные знания на курсах, они вполне могли занять должности мастеров. Богатство России, считал Камышин, не в недрах зарыто. Недра — это Божья милость избранным, как чудо появления фортепиано у колыбели гениального композитора. Если бы у Моцарта не было клавесина и отца-музыканта, из Вольфганга Амадея вырос бы заурядный бюргер. Богатство России ходит на двух ногах, имеет золотые руки и светлую голову.

Проиграв Петру две партии, третью Александр Павлович с трудом свел до ничьей — Петр опаздывал на смену. Гыгыкая, муж Марфы потрусил из квартиры.

— Хоть у младшего Медведева, у Митяя, я пока выигрываю. — Собирая чудные фигуры в деревянную коробку с резьбой, Александр Павлович бросил взгляд на мальчика, мирно спящего на лавке в углу.

Встал, подошел к Марфе, уткнулся ей в шею, втянул пряный родной запах.

— Не надоть боле, — сказала Марфа, отстраняясь.

— Как не надо? Почему?

— Чижолая я, на сносях.

— В каком смысле? — растерялся Александр Павлович.

— В известном.

— Ты беременна? От меня?

— Вам это без трудностей и забот обойдется.

— Погоди, погоди! Черт, голова кругом! Давай по порядку. Я, знаешь ли, человек твердой логики. Полностью отдаю себе отчет, что ты со мной… сошлась из чувства благодарности…

— За что? — искренне удивилась Марфа.

— Вовсе не потому?.. Что ж ты раньше молчала, я совершенно совестью изболелся! Тогда, значит, по иным причинам, потому что я тебя привлекаю как мужчина? Верно?

— Ребеночка я изжелалась, мочи нет. А Петька мой неспособный.

— Ты меня использовала как… как быка-производителя? — задохнулся Камышин.

— А то вы меня не использовали! — вернула упрек Марфа. — Сколь всяких слов про удовольствие говорили. Шли бы вы, барин, поздно уже.

— Ты!.. — мотал головой и не находил слов Камышин. — Ты меня унизила! Дура деревенская!

Он бросился к двери, врезался в нее, забыв открыть, развернулся и снова приблизился к Марфе:

— Прости! Сам не знаю, что несу. Марфинька! — Он сделал попытку обнять ее, но Марфа шагнула назад, всем видом демонстрируя неприступность. — Ты не можешь меня просто так выставить, а я — просто так уйти! Чего ты хочешь?

— Ничего. Вам, барин, почивать пора.

— Я тебе не барин! Не строй из себя крепостную крестьянку и не делай из меня помещика-самодура! Чего ты хочешь? Станешь шантажировать меня, Елене донесешь?

Марфа поменялась в лице и проговорила медленно:

— Ежели вы Елене Григорьевне хоть полсловом обмолвитесь, собираю весшши и в деревню возвращаюсь.

Камышин нервно рассмеялся:

— Самое забавное, что я желал бы твоего шантажа, а как отнесется Елена к нашей связи, мне наплевать.