Борис Савинков - Конь бледный

— Да, в Петергоф.

— Вы не русский? — всматривается она в меня.

— Я англичанин.

— Англичанин? Как ваше имя? Я знаю, как ваше имя.

Я колеблюсь минуту. Потом вынимаю карточку. Джордж О'Бриен, инженер, Лондон-Москва.

— Инженер … Как я рада . .. приезжайте ко мне. Я буду вас ждать.

В Петергофе я снова встречаю ее. На вокзале в буфете она пьет чай с каким-то евреем. Он очень похож на шпиона. Я подхожу к ней. Я говорю:

Я счастлив встретиться снова.

Она смеется.

Мы гуляем с ней по платформе. Платформа разделена надвое рядами жандармов. Я спрашиваю:

— Зачем здесь так много жандармов?

— Вы не знаете? Готовится покушение на московского генерал-губернатора. Он теперь в Петергофе, поедет с этим же поездом. О, эти негодные анархисты …

— Покушение? На генерал-губернатора?

— Ха-ха-ха… Он не знает … Не играйте комедии …

В вагоне кондуктор отбирает билеты. Она подает ему серый конверт. Я читаю внизу печатным курсивом: Петергофское Жандармское Управление.

— У вас, вероятно, сезонный билет? — спрашиваю я ее.

Она густо краснеет.

— Нет, это так … Ничего … Это подарок … Ах, как я рада познакомиться с вами … Я так люблю англичан …

Свисток. Петербургский вокзал. Я кланяюсь ей и украдкой иду за ней следом. Она входит в жандармскую комнату.

— Шпионка, — говорю я себе. В гостинице я решаю: или за мной следят, и тогда я, конечно, погиб, или эта встреча — случайность, скучное совпадение. Я хочу знать всю правду. Я хочу проверить судьбу.

Я надеваю цилиндр. Беру лихача. Звоню по адресу, у подъезда.

— Барышня дома?

— Пожалуйте.

Комната — бонбоньерка. В углу букет чайных роз: цветочное подношение. На столах и на стенах портреты хозяйки. Во всех видах и позах.

— Ах, вы пришли … Как это мило … Садитесь.

Мы опять говорим по-французски. Я курю сигару, держу на коленях цилиндр.

— Вы живете в Москве?

— Да, в Москве.

— Нравятся вам русские дамы?

Лучшие дамы в мире.

В двери стучат.

— Войдите.

Входят два господина, очень черных, очень усатых. Не то шулера, не то сутенеры. Мы жмем руки друг другу.

Все трое отходят к окну.

— Это кто? — слышу я шепот.

Это? Ах, это инженер-англичанин, богатый. Ты говори, не стесняйся: он по-русски ни слова.

Я встаю.

— Жалею, что должен уйти. Честь имею вам кланяться.

Снова жму руки. А на улице смех: слава Богу, я — англичанин.

Генерал-губернатор едет обратно в Москву. Я брожу по Петербургу без цели.

Вечереет. Над Невой пурпур зари. Четкий шпиц крепости пронзает небо.

У крепостных дубовых ворот трехцветная будка: символ нашего рабства. За белой стеной темная пасть коридора. По каменным плитам эхо шагов. В камерах мрак, решетка окон. Ночью трепетный бой курантов. Великая скорбь на всю землю.

Многие из моих друзей повешены здесь. Многие еще будут повешены.

Я вижу низкие бастионы, серые стены. Мало сил отметить, мало сил разбить камень о камень. Но ведь день великого гнева придет...

Кто устоит в этот день?

В парке еще светло. Липы голые, но орешник уже оделся листвой. В зеленых кустах поют птицы.

Елена рвет, нагибаясь, цветы. Оборачивается ко мне и смеется:

— Как хорошо... Неправда ли, как сегодня радостно и светло?

Да, мне радостно и светло. Я смотрю ей в глаза и мне хочется сказать, что в ней радость и что она, — яркий свет. Я тоже невольно смеюсь.

— Как давно я не видела вас... Где вы были, где жили, что видели, что узнали?.. Что вы думали обо мне?

И, не ожидая ответа, краснеет.

— Я так боялась за вас.

Я не запомню такого утра. Цветут ландыши, пахнет весной. В небе тают перистые облака, догоняя друг друга. В моей душе опять радость: она за меня боялась.

— Знаете, я живу и не замечаю жизни. Вот я смотрю на вас и мне кажется, вы — не вы, а кто-то чужой и все-таки милый. Да, ведь вы мне чужой… Разве я знаю вас? Разве вы знаете меня? И не надо … Ничего не надо нам знать. Ведь нам и так хорошо?.. Не правда ли, хорошо?

И, помолчав, говорит с улыбкой:

— Нет, скажите же мне, что вы делали, чем вы жили?

— Вы ведь знаете, чем я живу. Она опускает глаза.

— Так правда ... террором?

— Террором.

По ее лицу пробегает тень. Она взяла меня за руку и молчит.

— Слушайте, — говорит она наконец, — я ничего в этом не понимаю. Но, скажите, зачем убивать... Зачем? Вот смотрите, как здесь хорошо: расцветает весна, поют птицы. А вы думаете о чем? Живете чем?.. Смертью?.. Милый, зачем?

Я хочу ей сказать, что кровь очищает кровь, что мы убиваем против желания, что террор нужен для революции, а революция нужна для народа. Но почему-то я не могу сказать этих слов. Я знаю, что это только слова для нее и что она меня не поймет.