Владимир Балязин - Охотник за тронами

Заберезинский, чуть скривив тонкие губы, шепнул сидевшему рядом Кишке:

— Помнишь, Станислав Петрович, у старика Платона [22] Платон (428/427–348/347 гг. до н. э.) — древнегреческий философ-идеалист. Платон был учеником Сократа, его учение — первая классическая форма объективного идеализма. : «Человек, поглупевший от суеверия, есть презреннейший из людей»?

Кишка чтение книг считая наипустейшим делом, о старике Платоне слышал впервые, однако, раздув усы, выдохнул:

— Известно, Ян Юрьевич.

Заберезинский, согнав улыбку с лица, проговорил громко:

— Всем нам ведомо, Панове, сколь правдив ясновельможный пан Радзивилл. Да и разумом на зависть многим. И я от многих почтенных людей слышал, что не только Немец продал душу дьяволу. Сделал он это вместе с еретиком и чернокнижником Блоньей. Поговаривают, что и второй лекарь покойного короля — Балинский — тоже из этой компании.

Гости, сплевывая на пол, мелко и часто закрестились.

Широким, истовым крестом осенил себя и Ян Юрьевич.

— А потом, скажите, Панове, — продолжал он, — трудно ли было трем чернокнижникам очаровать доверчивого и, да простит мне Господь, не такого уж умного Александра Казимировича, царствие ему небесное?

Шляхтичи молчали, пытаясь угадать, куда клонит велеречивый хозяин.

Стол был скуден — не на праздник собрались, печаль была во всем государстве. Лучшим яством становились в таких случаях умные да интересные речи.

Ян Юрьевич оглядел гостей:

— С кем более других советовался, кого слушался, кому сильнее иных верил покойный?

И сам себе ответил:

— Глинскому.

Гости затихли, напряженно вытянув шеи, Ян Юрьевич вопрошал:

— Кого награждал усопший сверх всякой меры, одаривал и лаской, и казной, и имениями? Чьим братьям раздал король полгосударства? Сам Немец, мало того что был маршалком дворным, вот уже пять лет держит за собой Бельское наместничество. Брат его, Василий, — частил Ян Юрьевич, — наместник в Василишках и староста ерестейский. Брат Иван — воевода, да не где-нибудь — в самом Киеве!

И в совершеннейшей тишине спросил:

— А кто Александра Казимировича уморил? Тот, кому и половины Великого княжества оказалось мало.

— Так почему же выпустил он нас из замка? — снова спросил Станислав Янович.

— А зачем ему мы? Выше он метит. Ему нужен новый Великий князь — Сигизмунд Казимирович. Прихлопни он нас вчера, что тогда? Нас нет, а Сигизмунд Казимирович на воле. Долго ли ему поднять Польшу и Литву на мятежника? Вот когда Сигизмунд Казимирович объявится здесь, зрадца Глинский и нас всех, и его вместе с нами в одночасье прихлопнет. Уж тогда-то никто нам не поможет.

Отвечая на невысказанные вопросы, добавил печально:

— Братья Сигизмунда далеко. Владислав сам сидит между двумя тронами. То по Венгрии мечется, то по Чехии. Да и король-то он только по названию, ни денег у него нет, ни войска, ни власти. А что до второго брата — кардинала Фридриха, то он давно уж забыл, что такое меч. А католическим распятием перекрестившегося схизматика неизвестно еще, католика ли на самом деле — не больно-то напугаешь…

И, вздохнув, скорбно заключил:

— Вот так-то, Панове. Такие вот у нас с вами дела.

— Что же делать, Ян Юрьевич? — округлив глаза, спросил Радзивилл.

Ян Юрьевич почесал левую бровь — для тех, кто знал его, верная примета: ответит.

— Пусть Немец один встречает Сигизмунда Казимировича. Если он, не дай Бог, убьет его, мы затворим ворота и сядем в осаду. Вильну брать — это не дикарей татар по болоту гонять. Да и жолнеры его не полезут на стены родного города.

— А если он вместе с Сигизмундом Казимировичем въедет в город? — спросил один из гостей.

— Ну, уж тогда-то мы найдем средства раскрыть новому великому князю глаза на то, каков его новоиспеченный друг.

Последнюю ночь перед Вильной Сигизмунд Казимирович провел без сна. Его маленькая свита заночевала в деревне, он сам — с полдюжиной самых близких людей — в панском фольварке.

Хозяин, одуревший от неслыханной чести, не знал, что и делать — метался по дому, как перепуганный петух. Следом за ним, тряся юбками, бегали его жена и полдюжины перезрелых, засидевшихся в девках дочек. Слуги с переполоху понатащили столько снеди — впору оголодавшей армии.

Не желая обижать гостеприимного хозяина, Сигизмунд умоляюще взглянул на столпившихся возле него попутчиков:

— Не смею приказывать, Панове. Прошу как друзей: спасите от литовского гостеприимства. Подставьте грудь за своего сюзерена.