Михаил Попов: Темные воды Тибра

Лежавший открыл глаза – большие, голубые и, что было самое удивительное в этот момент, совершенно ясные.

– Ты ведь прямо с корабля, Вариний, да? Ты прямо с корабля прискакал ко мне, не навестив родных; твой конь храпит у моих ворот.

Так оно и было. Гай Марий не любил медлительности в подчиненных, квестор знал это, так что в его проницательности не было ничего сверхъестественного.

– Я жду, что ты мне скажешь. Мне, консульскому посланцу.

– Метробий, – громко позвал лежавший и тут же обратился к Варинию: – Ты удивишься, клянусь Гигией, нашей восхитительной богиней здоровья, я ждал твоего приезда и даже хорошо подготовился к встрече.

В триклинум вбежал высокий стройный юноша лет шестнадцати, из тех, про кого этруски говорили: «мальчик из бальнеума» (о тайном и скверном смысле этих слов догадывайтесь сами). Сулла мягко улыбнулся, взглянув на него.

– Горячи ли воды в моих термах, Метробий?

– О да, господин.

– Растерты ли благовония?

– О да, господин.

– Ну тогда иди и пришли сюда Семпрония с парой конюхов. Надо же как-то переправить этих жирных негодяев, изменивших мне с Бахусом, – рука Суллы лениво показала на лежавших, – из-за пиршественных столов на банные скамьи.

Публий Вариний честно старался понять, что происходит и какова его собственная роль в этом спектакле, пора ли оскорбиться и вытащить из ножен меч или имеет смысл подождать.

– Друг мой Вариний, – Сулла мягко вздохнул и потянулся, – согласись, было бы верхом неприличия не дать тебе после столь длительной дороги омыться.

– Ты издеваешься надо мной?!

– Боги тоже умеют гневаться, предупреждал Пиндар, а ты своими словами их сейчас гневишь. Где же это видано, чтобы приглашение в хорошо вытопленные термы, да еще в столь замечательной компании, могло означать желание оскорбить?

– Но флот…

– Неужели ты думаешь, что некому будет позаботиться о нем в те минуты, когда ты будешь сидеть в горячей благовонной ванне?

– Я…

– Ты Публий Вариний, это я уже запомнил, а теперь я представлю моих лучших друзей, с которыми готов делить не только здешние ночи, но и загробный мрак.

В триклинуме один за другим появились несколько дюжих молчаливых рабов – в коротких туниках, с очень серьезным, решительным выражением на лицах. С дальнего ложа они подняли обрюзгшего мужчину. Он, как кожаный мешок с простоквашей, висел на жилистых руках конюхов.

– Узнаешь, Вариний?

– Нет, не узнаю.

– Не может быть, это не кто иной, как Луций Апулей Сатурнин, да-да.

– Я…

– Ты слишком много времени провел в Африке. Несите, несите его в бассейн, но осторожнее опускайте в него, нехорошо будет, ежели он захлебнется.

Публий Вариний растерянно посмотрел вслед уплывающему телу и пожал плечами. Действительно, он слишком давно не был в столице, здесь все возможно – даже дружба между патрицием и народным трибуном.

– А вот этот хорош, правда?

Теперь перед лицом усталого воина предстал длинноносый, с выбитыми передними зубами старик, когда-то он, видимо, умел владеть собой, но ныне похмельные силы возобладали над ним полностью.

– Этого ты должен знать. Сульпиций Семпроний Котта. Вряд ли можно найти человека родовитее в Риме.

Пропретору почудился намек на низкое происхождение его господина и военачальника Гая Мария, родившегося в семье простого поденщика из Цереат, но он не сумел задержаться мыслью на этом подозрении, потому что представление высоких гостей продолжалось.

Публию Варинию представили трех именитых сенаторов, пару знаменитых богатеев – родовитых всадников. Одним словом, перед ним прошел, правда в самом неприглядном виде, весь цвет партии оптиматов.

– Ну что же, Вариний, идем, – весело сказал хозяин, – неудобно отказывать такому обществу.

Действительно, это было неудобно, и хотя всех этих полупьяных людей он должен был числить в ряду своих врагов, как римлянин, он не счел возможным отвергнуть их приглашение. Но каков все же этот Сулла! Он служит в армии Мария, главного популяра в государстве, превосходно осведомлен о его неприязни к нобилитету, ко всей этой патрицианской швали, которая только и умеет, что кичиться своим происхождением и красть государственные деньги, а сам проводит время с ними за чашей вина с хорошо прожаренным гусем.

Одним словом, душа простодушного вояки трепетала в переливах самых различных чувств. Может, все-таки отказаться? Но как тут откажешься, когда мягкие пальцы кудрявых, приятно пахнущих мальчишек развязывают ремни на доспехах и калигах. Но флот, он должен отплыть сегодня, именно сегодня! Но как одуряюще нежно поют арфы за ажурной виссоновой занавесью! Рев легионных букцин, конечно, приятнее, но иногда можно на краткий миг себе позволить…