Говард Фаст - Последняя граница

Уэсселс был непреклонен, считая свой метод вполне разумным. Но хотя индейцы стали постоянным источником неурядиц в форте, он не испытывал к ним ненависти. Трижды в день посылал он в барак Роуленда для переговоров, чтобы заставить их понять незаконность их поведения. В первый день у индейцев еще был хворост для печи, но на второй он запретил выдавать им топливо. Он не признавал полумер.

На второй день Роуленд попросил не посылать его в барак.

– Плохо там, прямо ад, – сказал он.

– Трусишь? – спросил Уэсселс.

– Нет… только они дошли до отчаяния, господин капитан. Они сумасшедшие, и, по-моему, у них есть ружья.

– Ты сам сошел с ума! – крикнул Уэсселс. – Откуда они возьмут ружья?

– Не знаю. Может быть, они разобрали на части несколько карабинов, когда сдавались в плен, и женщины спрятали их. Может быть, они спрятали и несколько револьверов. У них имеется по крайней мере пять ружей – вот что я думаю.

– Ты сошел с ума! – настойчиво повторял Уэсселс.– Сумасшедший и трус!

– Ладно, я пойду туда, – неохотно сказал Роуленд. – Я пойду туда, но там ад. Они ни за что не выйдут оттуда и ни за что не вернутся. Они умрут здесь.

Лейтенант Аллен просил Уэсселса сделать что-нибудь для детей.

– Дети уже умирали от голода, когда мы доставили их сюда, – сказал он. – Я не спорю относительно ваших методов, капитан. Командуете здесь вы, и ваше дело – выносить решения.

– Я готов накормить их всех, – сказал Уэсселс. – Это зависит только от них.

– Что может зависеть от детей?

– Индейцы… – начал Уэсселс.

– Боже мой, сэр, но индейцы ведь тоже люди! Вы не можете уморить голодом малышей и оправдываться тем, что это всего-навсего индейцы!

– Я прошу вас, лейтенант, не соваться в чужие дела! – оборвал его Уэсселс.

Но мысль, уже зародившись, не переставала тревожить Уэсселса, и он сказал Роуленду, что дети могут беспрепятственно покинуть барак.

– Скажи им, чтобы они прислали детей. Мы будем кормить и заботиться о них.

Но Роуленд выскочил из барака бледный и, качая головой, заявил, что там настоящий ад.

– Они не позволяют детям выйти?

– Они говорят, что умрут все вместе. Они сидят кружком и только смотрят на меня. А там так холодно, чертовски холодно! Они сидят в кучке, жмутся друг к другу, чтобы согреться, и смотрят на меня, – повторял Роуленд.

Термометр показывал шесть градусов ниже нуля.

– Завтра они выйдут, – сказал Уэсселс. Но на следующий день индейцы запели свои похоронные песни.

И тогда было худо, когда мрачный, полуразвалившийся барак был тих, как могила, как зловещий склеп, а котором похоронены тела и души людей; теперь же оттуда слышалось стенанье, и холодный ветер разносил его по всем уголкам форта. У индейцев была флейта, и иногда ее заунывные звуки вторили скорбным песням.

Все это действовало на гарнизон. Солдаты далеко обходили барак и старались даже не смотреть на него. Каждая улыбка походила теперь на мучительную гримасу. Люди больше не смеялись. И еще более тревожным признаком было то, что они почти совсем перестали драться. Они были мрачны, злы, молчаливы, что-то странное вошло в их жизнь. Они нервничали, были настороже и чего-то ждали.

Даже Уэсселс начал понимать, что достаточно одной искры, и в этом заброшенном, уединенном гарнизоне вспыхнет анархия.

В столовой офицеры уже не вели прежних разговоров. Кто-нибудь произносил одно-два слова, иногда ему отвечали, иногда нет, и опять воцарялась тишина. Все молчаливо прислушивались.

Потом опять принимались за еду, и наконец кто-нибудь спрашивал:

– И когда они прекратят этот вой? Когда?

И другой отвечал:

– Они ведь поют похоронные песни, только когда уверены, что умрут.

– Черт возьми, да замолчите же!

Но все же они продолжали прислушиваться, и разговоры звучали искусственно.

– Будет снег…

– Да, кажется будет…

– Северный ветер…

– Кажется, для снега слишком холодно.

– Неизвестно. Я видел, как снег шел и при более сильном морозе.

– Холоднее, чем сейчас, здесь редко бывает.

– Вы говорите глупости.

Даже темы их разговоров показывали, что они изолированы, обособлены. Они не говорили больше о восточных штатах, о своих семьях, о вкусных блюдах, о хороших пьесах, об интересных книгах, о культурном общении в цивилизованных местностях.

Даже нечувствительные нервы Уэсселса стали сдавать. Если до сих пор он являлся центральной фигурой1 гарнизона, надежным, хотя и бездарным начальником, то теперь у него появились признаки неуверенности и растерянности.