Гурам Батиашвили - Человек из Вавилона

А Датуа сказал:

— Бог тебе в помощь, Иошуа, здесь ты был хорошим человеком и там будешь таким же. Счастливой тебе дороги.

Глахуа засмеялся. Все оглянулись на него, а он смеялся и смеялся, все никак не мог остановиться.

— Ну, говори, в чем дело, человек спешит! — Датуа не терпелось еще раз опорожнить миску, и ему показалось, что из-за Глахуа он теряет время.

— Ах, он спешит, говоришь? Значит, еще и спешит?! — Глахуа готов был лопнуть от смеха. — А кто мне скажет, куда он спешит?

— Уми… — Автандил не закончил слова, — на клад… но и этот вариант пришелся ему не по душе, — откуда мне знать, короче, спешит, гляди, рассвело уже!

Глахуа сделал над собой усилие, взял в руки миску.

— До сегодняшнего дня я знал, что человек бежит от смерти, — начал он, — а сегодня на рассвете я в первый раз увидел, как человек идет к своей смерти. Теперь она будет от тебя прятаться, Иошуа! Ну ты молодец! — Глахуа опорожнил миску и еще раз обнял Иошуа. Датуа и Автандил последовали его примеру.

При мерцающем свете лучины было видно, как одинокая слеза скатилась по щеке Иошуа и затерялась в белой бороде.

— Будьте здоровы, да хранит вас Бог и умножает ваших друзей! — сказал Иошуа, отпил вино из миски, нагнулся и принялся ковырять землю.

— Ты что делаешь, Иошуа, золото, что ли, зарыл здесь? — спросил кто-то. Иошуа не ответил. Стало тихо. Восток розовел, луна спряталась в тучи, но они так быстро скользили по небу, будто старались убежать от нее, однако им это не удавалось — луна словно притягивала их.

Иошуа наскреб горсть земли, вынул из сумы небольшой мешочек и высыпал в него землю, снова набрал горсть и снова высыпал в мешочек, потом завязал его и спрятал в хурджин.

Чей-то вздох нарушил воцарившуюся тишину.

Потом еще кто-то вздохнул и сказал:

— Э-эх, вот такова она, жизнь!

Иошуа оперся на растопыренные пальцы и тяжело поднялся на ноги. Перевесил хурджин через плечо и молча продолжил свой путь вниз, к берегу Куры. Провожающие последовали за ним, уже никто не пел, не танцевал.

Люди шли, молча опустив головы, туда, где стояли караванщики. И на этот раз шествие действительно походило на траурную процессию.

А на берегу Куры караван торговцев уже готовился в путь. Вокруг царила предотъездная суета. Пришла пора прощания. Провожающие молча обнимали Иошуа, у кого была возможность, дарили ему серебро.

Тут показался Занкан, он направился к Иошуа, но его опередил неизвестно откуда взявшийся Какитела. Какитела твердой походкой уверенного в себе человека подошел к Иошуа, пожал ему руку и ссыпал ему в карман серебряные монеты. Настал момент уступить место оказавшемуся за ним Занкану, но Какитела не спешил отходить от Иошуа, он оглянулся по сторонам, увидел в отдалении Иорама Базаза и подозвал к себе. Иорам издали же оценил ситуацию, понял, для чего зовет его Какитела, и не торопясь направился к нему. Подошел, пожал руку Иошуа, стал что-то говорить ему. Иошуа, в свою очередь, понял уловку Какителы и Базазы — они как бы говорили Занкану: плевали мы на тебя, кто ты такой! Старались разозлить, вывести из себя, короче, устроить неприятность. Иошуа почувствовал себя неловко, украдкой бросил взгляд на спокойное, невозмутимое лицо Зорабабели — с легкой улыбкой на губах он стоял, дожидаясь, когда освободится Иошуа. А Базаза продолжал что-то говорить. Иошуа терпеливо выжидал, когда закончится этот маленький праздник мести. Наконец, кивнув Базазе, он сделал несколько шагов к Занкану.

— Да благословит тебя Господь, Занкан, может быть, из моего парня действительно выйдет толк, и он станет на путь истинный. Благослови тебя Бог!

— Мирного тебе пути, Иошуа! — Занкан ссыпал ему в карман серебро и удалился.

— Оставляю сына на твое попечение, Занкан!

— Все мы ходим под Богом, ты это знаешь!

Раздался звон бубенцов. Все было готово к отбытию, когда появился хахам Абрам. Он успел пожелать Иошуа доброго пути, и караван тронулся.

Иошуа с хурджином через плечо, чуть сгорбленный в плечах, утративший былую остроту зрения, некогда состоятельный, а затем обнищавший, уже не ищущий земных наслаждений, медленным шагом ступил на дальнюю дорогу к своей могиле. В хурджине у него лежали тфилин, талит, Торы, небольшой свиток переписанной Торы и две горсти грузинской земли. Провожающие с завистью смотрели ему вслед — у него хватило мужества отправиться в дальний путь с таким багажом. Если такое возможно, какой же смысл во всей этой жизненной суете?

Всходило солнце, и люди молча стали расходиться. Большинство направилось в сторону синагоги — наступало время утренней молитвы.