Юлиан Семенов - Синдром Гучкова

…Раздавленный, без сил, чувствуя удушье, Гучков отправился к бывшему министру земледелия Кривошеину — некая пуповина, связывавшая его с незабвенной памяти Петром Аркадьевичем Столыпиным.

Да, откладывать более нельзя, думал Гучков. Если Кривошеин согласится возглавить правительство народного доверия, я отправлюсь к гвардейцам, вызову юзом генерала Крымова и будем убирать царя; отречение; императрица тут же постригается в монахини, убираем в монастырь, объявляем регентство великого князя Николая Николаевича, провозглашаем автономию Польши, уравниваем в правах евреев, получаем под это заем в Америке, немедленно закупаем продукты, обращаемся к крестьянам с декретом о введении золотого рубля за хлеб и мясо, даем субсидии солдаткам, особенно многодетным, и объявляем всеобщую амнистию.

Времени отпущено самая малость. От силы неделя. Потом случится катастрофа.

…Александр Васильевич Кривошеин являл собою исключение из общего министерского правила последних лет империи: практически единственный, он продержался на своем посту дольше всех, с времен Столыпина еще; миновала его — до последней поры — и "министерская чехарда" (выражение пустил Владимир Митрофанович Пуришкевич, большой острослов; в чехарде, ясное дело, винил жидов, кого ж еще?! Не государя же, право?! Кстати, он был одним из главных ходатаев по делам погромщиков; добился, чтобы на всех прошениях было типографски напечатано: "Погромы вызваны укоренившейся в народе враждой к евреям", коих он считал главными виновниками укоренившейся в России смуты. Поди осуди после такого титула, одобренного министром юстиции Щегловитовым!).

Гучков понимал, что насильственное отречение Николая и пострижение в монахини Алике окажется событием революционного звучания, поэтому следующий шаг — провозглашение премьером Кривошеина и возвращение в военное министерство генерала Поливанова — олицетворял бы собою угодный народу привычный и неторопливо-бессменный консерватизм.

Кривошеин был воплощением того прогрессивного начала, которое при этом базировалось на древних традициях России.

Дело в том, что кандидат в премьеры был женат на родственнице Саввы Морозова, а фамилия эта поразительна по своей истории.

Глава рода, старик Савва Морозов, родился в расцвет царствования Екатерины, был крепостным, истовым старовером — именно старообрядцы и подмогли ему займами под крошечные проценты. Поставил мануфактуру, сукна свои продавал сам, отмахивая сорок верст на московское торжище с мешком за спиной. Через двадцать лет смог выкупить и себя и четырех сыновей у помещика Рюмина; младшенького супостат не продал, чувствовал, что Морозов берет силу, богатеет, за сына что хошь отдаст, только подождать надо, чтоб время созрело.

Взял со старика чуть не сорок тысяч ассигнациями за сына — целое состояние!

Не ученый грамоте, Морозов был сметлив и одарен природным чутьем на размах. После московского пожара он понял: суконное дело без европейских машин не поставишь. Посему пригласил к себе немецкого умельца, закончившего курс наук не где-нибудь, а в суконной столице мира Манчестере.

Старший сын от дела отошел, основал свою веру — "Елисееву", ибо сам был Елисеем, — проповедовал, что близок приход Антихриста; отец платил большие деньги столичной жандармерии, чтоб сына не трогали, скиты его не жгли деньга что угодно в Первопрестольной купит, даже веротерпимость.

А вот средний сын, Тимофей Саввич, оставаясь страстным поклонником Хомякова и Аксакова с их высококультурным, изящным славянофильством, продолжал свято чтить традиции, но каждую неделю велел делать ему переводы из английских газет. Поэтому чутко уловил момент, когда пришла пора к крутому делу, и рванул в захваченную Среднюю Азию; поставил и там свои мануфактуры; приспособил узбекский хлопок к своим фабрикам — вместо американского, золотого, ибо приходилось везти из-за океана.

Своих партнеров из Англии и Франции принимал в поддевке и сапогах, бороду (как старообрядец стричь ее не имел права, отросла до колен) прятал под косоворотку, но беседы переводили его дети Савва и Сергей, получившие образование в Европе; меценаты, особенно Савва поддерживал Художественный театр; платил деньги большевикам — через подругу Горького, актрису Марию Федоровну Андрееву, любимицу Станиславского.

Страсть к меценатству Савва унаследовал от матушки: та передала несколько сотен тысяч золотом на расширение Высшего технического училища в Москве; чуть не миллион — на богадельню для престарелых рабочих своих мануфактур; даже на восстановление сожженной синагоги в Белоруссии отправила триста тысяч! Вот и вышло, что яблочко от яблоньки недалеко падает!