Юлиан Семенов - Синдром Гучкова

Государыня подняла глаза на Распутина; тот, начав белеть лицом (речь эту ему уже прочитали третьего дня), попросил текст, положил на него руки и, прерывисто дыша, начал вжимать в литеры свои сухие, горячие, требовательные ладони…

После долгой, тяжелой минуты отвалился на спинку стула:

— Враг это твой говорил… Имя его начинается с буквы "А", видом здоровый, сам торгового звания.

Государыня взяла руку Распутина своими ледяными пальцами, прижалась к ней щекой:

— Какой же ты русский! Какой настоящий, прозорливый русский!

А премьера Столыпина и его ближайшего сподвижника Гучкова, усмиривших страну после первой революции, наладивших деловое сотрудничество между кабинетом и парламентом, проведших земельную реформу, которая должна была положить конец консервативной дремучести общины, сковывавшей самодеятельность Личности, и превратить крестьянина в истинного хозяина земли, сделав его заинтересованным в интенсивном развитии своего хозяйства, не стесненного рамками волостной тупоумной власти и завистью лентяев-соседей, государыня русскими не считала: "Затаившиеся республиканцы, а любая республика не есть русское".

Александра Федоровна несколько раз заводила мягкий разговор с августейшим супругом о Гучкове, особенно когда тот сделался председателем Государственной думы третьего созыва (впрочем, вернее сказать — второго "разгона", предыдущие разгоняли с непременным атрибутом доморощенного понимания "порядка" — часть депутатов сажали в острог по сфабрикованным показаниям агентов тайной полиции).

Тот по своему обыкновению мягко улыбался, отшучивался, не реагировал даже на те слова Распутина, что государыня дважды ему передавала; лишь когда Гучков — в знак протеста после столыпинского декрета об очередном роспуске Думы — сложил с себя полномочия председателя, пойдя на разрыв со своим другом, заметил:

— Поспешай с промедлением, шери. Они, поверь мне, любовь, сами друг дружку съедят… Только надо набраться терпения и ждать… А ты волновалась попусту… Вот тебе и конец блоку Столыпин — Гучков… Поодиночке-то легче убрать со сцены тех статистов, которые возомнили себя бенефисиантами.

Алике посмотрела на мужа с изумлением: неужели он таится ото всех, даже от нее?! Ведь то, что он произнес сейчас, свидетельствует о его глубоком, не ведомом никому прагматизме, — так точно и ясно резюмировать целую полосу в истории державы может лишь истинный политик со своей программой, а никак не дилетант, каким его считали.

…Когда Гучков сказал, что августейшей семье было угодно устранение — понимай как "убийство" — витязя русской государственности Столыпина, когда он посмел подвергнуть открытым нападкам Александру Федоровну за то, что она приближает к себе темные силы во главе с хлыстом и конокрадом Распутиным, государь, принимая одного из членов кабинета в милостивом расположении духа, заметил:

— При случае не сочтите за труд передать Гучкову и тем, кто ему сочувствует: этого господина я считаю подлецом.

С того именно дня на возможности государственной карьеры Гучкова был поставлен крест.

И с того же самого дня Гучков начал подвергать открытой критике все то, что раньше обходил: ставки сделаны, позиция его определена не кем-нибудь, а самодержцем, не радеющим о судьбах империи, но лишь тасующим колоду карт из числа тех министров, которые стелились перед ним, словно юродивые холопы, страшась сказать слово правды, норовя угадать то, что Николаю было бы приятно услышать, вот уж воистину страна рабов, страна господ, и ты, несчастная Россия, и ты, послушный им народ…

Единственным ведомством, которое знало правду, и не только знало ее, но составляло абсолютно правдивые сводки о происходящем в стране, был департамент полиции министерства внутренних дел.

Начальники губернских жандармских управлений, руководители охранных отделений, заа ген турив сотни тысяч секретных осведомителей из всех слоев общества, начиная с времен Столыпина (особенно в последние годы его правления), собирали и обрабатывали совершенно нелицеприятную правду о процессах, происходивших в империи. В жмурки не играли, черное не называли белым, занимались делом, а не бирюльками.

Вот лишь короткая выдержка из тысяч донесений подобного рода, стекавшихся в министерство в критические для судеб самодержавия годы.

Нет в Петрограде в настоящее время семьи так называемого "интеллигентного обывателя", где "шепотком" не говорилось бы о том. что "скоро, наверно, прикончат того или иного из представителей правящей власти” и что "теперь такому-то безусловно несдобровать”, — характерный показатель того, что озлобленное настроение пострадавшего от дороговизны обывателя требует кровавых гекатомб из трупов министров, генералов и всех тех, кого общество и пресса величают главными виновниками неудач на фронте и неурядиц в тылу.