Леонид Ефанов - Князь Василий Долгоруков (Крымский)

Позднее же, узнав о назначенном Пугачеву наказании, она сказала с некоторой кокетливостью генерал-прокурору Вяземскому:

— Многие, видимо, посчитают приговор слишком суровым. Но по другому-то поступить нельзя!.. Ей-богу, Александр Алексеевич, если бы маркиз оскорбил только меня — я могла бы его простить. Но это дело не мое личное. Оно касается всей империи, которую он разорял и унижал! Потому и наказание бунтовщику выносит империя…

А в частном письме французскому философу и писателю Франсуа Мари Аруэ, известному всей Европе под именем Вольтер, Екатерина указала с некоторой афористичностью, что Пугачев «жил как изверг и умрет трусом».

Москвичи Пугачева раньше не видели, поэтому жадно внимали разным слухам и домыслам о нем. Одним он казался славным былинным богатырем и народным заступником, другим, напротив, ужасным и кровожадным злодеем. Каждый представлял его по-своему. Но когда приговоренного привезли на Болото, место, где была назначена публичная казнь, собравшаяся многолюдная толпа увидела невысокого, неприметного человека, смуглолицего, с короткой бородой клином, черными спутанными волосами. Ничего героического или демонического в нем не было — мужик, каких в любой деревне хоть пруд пруди. И москвичи, разочарованно переглядываясь, пытались понять, как такой невзрачный человек мог всколыхнуть пол-России, увлечь и поднять на бунт десятки тысяч людей.

В распахнутом на груди нагольном овчинном тулупе, померкнув взором, Пугачев стоял на лобном месте и, крестясь, кланяясь на все стороны, говорил прерывистым сдавленным голосом:

— Прости, народ православный… Отпусти мне, в чем согрубил пред тобой…

Толпа, приглушенно перекидываясь словами, жалеючи, глазела на бунтовщика, тело которого — то ли от страха, то ли от крутого мороза — дергалось, словно в лихорадке.

Наблюдать за исполнением приговора было поручено московскому обер-полицеймейстеру генералу Николаю Архарову. Ни Екатерина, ни другие высокие особы двора не пожелали присутствовать на казни. Она должна была стать зрелищем для народа. Зрелищем безжалостным и устрашающим! Чтобы все видели нестерпимые муки посягнувшего на священные устои империи. Чтобы навсегда пропала у злоумышленников охота бунтовать [27] Чтобы уничтожить всякую память о Пугачеве, 15 января будет издан специальный указ о переименовании реки Яик в Урал, казаков, при ней поселенных, в уральских, а города Яик — в Уральск. Еще раньше — указом от 23 октября 1774 года — Зимовейская станица, в которой родился Пугачев, была перенесена в другое место и стала называться Потемкинской. .

Но зрелища не получилось.

Когда подручные палача сдернули с Пугачева тулуп, рванули пополам красную рубаху и кинули его спиной на покрытую льдистой коркой плаху, палач, вместо того чтобы рубить белое костистое тело по частям, сразу отсек голову, гулко ударившуюся о деревянный помост. И лишь затем, избавив приговоренного от тяжких мук, принялся рубить руки-ноги, показывая парившие свежей кровью члены Архарову и людям.

Пока Москва, теряясь в догадках, судачила о странной казни Пугачева, пока в Петербурге заканчивались последние приготовления к переезду двора в столицу, семнадцатого января в Полтаву прикатил возок с нарочным офицером, доставившим Долгорукову среди прочих бумаг и собственноручное письмо Екатерины.

У порога дома, где проживал Василий Михайлович вместе с приехавшей к нему супругой, офицера встретил адъютант командующего и провел к кабинету. Подойдя к резной дубовой двери, адъютант негромко постучал в нее, затем приоткрыл, легко и проворно скользнул в открывшуюся щель и негромким голосом объявил о прибытии нарочного.

Сытно отобедав полчаса назад вместе с княгиней Анастасией Васильевной, Василий Михайлович, одетый в теплый синий шлафрок, сидел в большом кресле, поставленном у протопленной по морозному времени печи, медленно погружаясь в приятный сон. Объявление о нарочном нарушило его безмятежную дремоту — он открыл отяжелевшие веки, вяло посмотрел на замеревшего в ожидании ответа адъютанта и шепнул:

— Веди…

Басовито доложив о цели своего приезда, нарочный, покрутив ключиком в замке, открыл потертый кожаный портфель, обхватил разом толстую пачку пропечатанных сургучом пакетов и передал ее князю.

Долгоруков взял пакеты, глянул на офицера:

— Кушать хочешь?

Нарочный от неожиданности промедлил, но тут же вскинул голову: