Бенито Муссолини - Клавдия Партичелла, любовница кардинала

Оставалось только облечь вопрос в наиболее подходящую форму.

— Совершил дон Беницио святотатство или нет, сняв с алтаря неугасимую лампаду?

Так поставил приор вопрос перед Коллегией и предложил каждому высказать мнение.

Первым взял слово дон Рескалли. Он служил в церкви Санта-Мария-Маджоре и был известен ревностным попечением о душах и телах паствы. Вставши и отойдя от стола, он перекрестился, поклонился в угол и повернул к дону Беницио лицо, обрамленное огненно-рыжими волосами; тонкие волевые губы сжались, острый подбородок выдался вперед.

— Случай, представленный на наше рассмотрение, не требует длительного обсуждения, — заявил он. — Еврейские законы упрекали Христа за то, что Он творил чудеса в субботу, нарушая тем древний закон об отдыхе. Известно, что ответил Христос: «Не человек для субботы, а суббота для человека».

— Это не совсем так, — возразил богослов. — Сравнение, да простит мне дон Рескалли, неправильно. Дон Беницио снял лампаду не для того, чтобы напоить осла или отыскать пропавшую овцу. Он снял ее, чтобы исправить собственную забывчивость и небрежность. Он знал, что в подземелье нет света. Ему нужно было захватить из дома фонарь или факел. Впрочем, — продолжал богослов, снисходительно разводя руками, — я согласен, что вопрос не требует большого обсуждения. Он носит скорее отвлеченный, теоретический характер.

Приор, закрыв глаза и нахмурив брови, словно ища решение трудной и в высшей степени сложной задачи, хрустнул крючковатыми пальцами и объявил окончательное мнение Коллегии:

— Обстоятельства дела таковы, что о святотатстве не может быть речи, — сказал он. — Правда, конечно, что дон Беницио мог захватить с собой из дома фонарь или факел и тем избавить себя от необходимости воспользоваться неугасимой лампадой. Но раз лампада не покинула пределов монастыря и возвращена на место, всякий святотатственный характер действия исчезает.

Прелаты наклонением головы присоединились к приору. Дон Беницио продолжал:

— Я держал лампаду высоко над головой, и свет ее был достаточен, чтобы видеть внутренность подземелья. У стен стояли ряды гробниц с прахом усопших монахинь. Дышать было трудно в спертом, сыром воздухе. Со сводов свисала густая паутина. Стены источены были червями… Мы прошли в глубь подземелья, освещая могилы и читая имена на гробницах. В дальнем конце стоял новый гроб. Страшное предчувствие охватило нас. Граф Кастельнуово был бледен и дрожал всем телом. «Она здесь, — прошептал он, и звук его голоса испугал меня, — сердце не обманывает меня». Но ему не хватало мужества открыть гробницу и убедиться в справедливости своих слов. Я просунул лезвие кинжала между досками. Антонио в страхе схватил меня за руку. С треском поднялась крышка… Мы не обманулись. В гробу лежала Филиберта. Ужасный запах разлагающегося тела заставил нас отпрянуть назад… Но Антонио хотел видеть женщину, которую он так страстно любил. Труп было легко опознать по золотистым кудрям, разметавшимся вокруг головы, по полуоткрытым глазам. С почерневших губ стекала зловонная зеленоватая жидкость.

Дон Беницио рассказывал подробности, не рассчитывая тронуть каменные сердца инквизиторов. Чем хуже мертвому телу на земле, полагала католическая церковь, тем легче освобожденной душе будет откликнуться на трубный призыв Верховного Судии.

Дону Беницио просто доставляло удовольствие описывать ужасы смерти. Он испытывал тайное наслаждение при мысли, как черви грызут и пожирают, ткань за тканью, гордое и прекрасное человеческое тело.

Никто не может бежать от судьбы! Ни папа, ни князь! Ни прекрасные женщины, на которых подолгу останавливался сладострастный взгляд дона Беницио… Ни Клавдия Партичелла, трентинская куртизанка, чьи уши отказывались слушать нежный шепот дона Беницио!

— Вспыхнуло пламя лампады, — продолжал он, — и осветило останки Филиберты. Антонио воздел руки к небу с воплем «Убийца! Убийца!» Ноги его подкосились, он упал, задыхаясь от отчаяния и жажды мщения. Я рукой закрыл его рот, чтобы не слышать криков. Монахини спят чутко, малейший шум мог их разбудить. Подняв моего товарища, я увел его из склепа. Медленно вернулись мы в храм. Я повесил лампаду на прежнее место у алтаря. Мы перелезли через монастырскую стену и вернулись в город. Всю дорогу граф стонал и клялся, взывая о мести. Впопыхах я забыл, что мы выдали себя. Мы оставили гроб Филиберты открытым; в склепе остался лежать мой кинжал, а оружие наше у входа в храм… Рассказ мой окончен. Прибавить к нему мне нечего. Вы сами знаете, что виновники смерти Филиберты должны быть наказаны, иначе народ восстанет.