Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Книга вторая

– Я переоделась, рав Горовиц, – весело сказала женщина, – на спектакле я в комбинезоне работаю. Я и маляр, и плотник, и швея… – Аарон никогда к ней не прикасался, но сейчас понял:

– У нее, наверное, пальцы иглой исколоты. Госпожа Эпштейнова домоводство преподает, в гимназии. Клара тоже хорошая хозяйка… – про себя, Аарон называл ее Кларой.

Их окружали декорации последнего акта. Аарон знал либретто. Он смотрел на радостное золото, на блеск драгоценных камней в Храме Солнца. Рав Горовиц, тихо, сказал:

– Как будто ничего… – Аарон повел рукой, – ничего не случалось, госпожа Майерова. Как будто и нет… – он вздрогнул. Клара, на мгновение, коснулась его ладони:

– Я хотела, чтобы люди забыли, рав Горовиц. Забыли, что происходит за стенами театра. Хотя бы на мгновение… – Клара вертела букет роз. Она сглотнула:

– Нельзя, нельзя… Слабость, минутная. Ты его не любишь, ты замужем. Он хороший человек, нельзя его обманывать… – Аарон пошел провожать ее, на Винограды.

Дождь закончился, небо прояснилось. Она цокала каблуками по брусчатке. Темноволосую голову покрывала шляпка, с узкими полями. Аарон рассказывал ей о Нью-Йорке и Святой Земле. Клара заметила:

– Мои родители тоже в синагогу не ходили. Папа был атеист. Но мы всегда знали, что мы евреи, рав Горовиц… – она вздохнула:

– Мама говорила, что мы посылали деньги в Российскую империю, для жертв погромов. Кто бы мог подумать, что опять… – Аарон вспомнил:

– Папа писал, что тетя Ривка хотела с мадемуазель Аржан встретиться, но не успела. И папе тогда не до Парижа было. Тетя Ривка погибла, муж Эстер вздумал разводиться…

Мишель привез в Прагу новые фотографии. Кузен Авраам, рассматривая их, хмыкнул:

– Я пани Гольдшмидт по Варшаве помню. Я ее в Святую Землю звал. Конечно, – он затянулся папиросой, – у нас не Париж, не Америка… – перед ними лежал французский журнал Vogue: «Восходящая звезда французского кинематографа на отдыхе в Ницце». Мадемуазель Аржан, в раздельном, по американской моде купальнике, в больших, темных очках, устроилась в шезлонге на корме яхты.

– Корабль Теодор арендовал, – смешливо сказал Мишель, – он летом виллу строил, на Лазурном берегу. Он сам, кстати, водит яхту. Лицензию получил… – на снимке мадемуазель Аржан сверкала длинными, безукоризненными, ногами богини. Она стояла на корте, в коротких шортах, и легкомысленной блузке, в теннисных туфлях, с ракеткой. Авраам заметил:

– Раву Горовицу на подобное, конечно, смотреть нельзя. Хотя он ее видел, в кино, в Амстердаме… – Мишель пожал плечами:

– Тогда она только начала сниматься. В «Человеке-звере» она в довольно откровенном виде появляется. Впрочем… – он полюбовался гордо откинутой назад головой, – нельзя прятать красоту.

Авраам ничего не сказал, но, хмуро, подумал:

– Она еврейская девушка. Теодор православный. Тоже, наверняка, крестится, чтобы за него замуж выйти. Надо было мне, в Варшаве, настойчивей быть… – он оборвал себя:

– Теперь поздно, дорогой доктор Судаков. Написано: «Звезда кинематографа». Ты доишь коров, собираешь виноград, и, на досуге, грабишь банки… – он, в последний раз посмотрел на, казалось, бесконечные ноги мадемуазель Аржан. Шорты на ней были белые, шелковую блузку она завязала под грудью. На запястье сверкал браслет:

– Ателье Бушерон, – прочел Авраам, – бриллианты и сапфиры.

Он закрыл журнал, отдав его кузену.

На Виноградах Аарон остановился перед ее подъездом:

– Скажи, что ты ее любишь, с тех пор, как ее увидел… – укрывшись в его объятьях, она отвечала на поцелуи. Вынув ключи из ее руки, Аарон открыл дверь. Ночью он предложил ей пожениться. Ничего не ответив, Клара только прижалась лицом к его плечу.

– Надо еще раз разговор завести, – миновав цветочный рынок, Аарон повернул к синагоге:

– У нее есть справка, что ее муж считается умершим. Год прошел. Она замужем не была, по нашим законам. Девочки… – он засунул руки в карманы пальто и улыбнулся, – хорошо, что сразу две девочки. Можно пожениться в консульстве, полететь в Амстердам, сесть на лайнер. То есть, я, конечно, в Европу вернусь. Я ее люблю, я не могу без нее, – понял Аарон:

– Папа обрадуется. Эстер нас приютит, в Амстердаме… – вчера он забежал домой, после утренней службы, перекусить.

Ему надо было вернуться в синагогу, на послеполуденный урок, куда приходили, в основном, старики. Аарону еще в Берлине нравилось с ними заниматься. Они, не торопясь, пили чай с печеньем. Госпожа Эпштейнова пекла для кидуша. Пожилая женщина отмахивалась: