Юрий Когинов - Багратион. Бог рати он

Однако он, Александр Первый, тоже порождение своей великой бабки, сам был не прост и сам, несмотря на кажущуюся внешнюю мягкость и нерешительность, обладал упрямою волей и знал, к чему стремился.

Нет, он не поддастся Наполеону и не испугается тех, кто здесь, в Петербурге, стремится ему помешать. Или, более того, вынашивает мечту отстранить его от власти; Сему не бывать. Войною со шведами, исконными врагами России, он принесет своей армии победу. И после последних обидных поражений войска и русский народ вновь обретут в себе былую уверенность и силу. Но надо сказать народу о войне не тогда, когда он объявит поход. Такое уже бывало и крепко засело в оскорбленной памяти: сначала литавры, за ними — морда в крови. Теперь он поступит по-иному — предстанет перед державою и подданными уверенным в себе царем-победителем.

Когда свершились первые победные шаги, он так и поступил — возвестил на всю страну и всю Европу о своем несомненном триумфе. И поутихли слухи и недовольства: общее торжество всегда объединяет нацию и возвеличивает ее дух.

Меж тем самому ему хотелось войны более молниеносной и поражения Швеции более существенного. Лишь полный разгром врага и свержение с трона короля виделось ему самым достойным завершением кампании. Только почему сия кампания не завершилась с окончанием зимы? И почему ближе к весне, по многим признакам, боевые действия со стороны противника грозят новыми сполохами?

Теперь же близилась распутица, когда война на время приостановится в краю бесчисленных озер, болот и лесов. Это означало, что придет время подумать и пересмотреть кое-что в стратегии.

«Пусть-ка Аракчеев, военный министр, возьмет совет с генералами, начальствующими на финляндском театре, пусть прикинет, что надобно предпринять, дабы Швеция окончательно пала, — пришел к выводу Александр Павлович. — Говорят, князю Багратиону суровый северный климат пришелся не по нраву: всегда выносливый, и то занемог. Охотно предоставлю ему отпуск для лечения и тотчас же приму его по приезде из армии. Резок и прям он, князь Петр, хотя и политес ему ведом. Генерал же — выше всяких похвал. Почему же, однако, я в последнее время к нему не так мил и любезен, как в самое первое время под тем же, к примеру, Аустерлицем? Ревность — вот в чем, должно быть, причина, — не мог солгать себе Александр Павлович. — Не меня, царя, а его, генерала, сделала Россия своим первым героем, что, честно признаться, уязвило. Только не сие одно — вкупе с сердечностью чувств, что открылись вдруг к нему со стороны моей сестры Екатерины. Это уж к чему? И что великой княжне вдруг взбрело в голову — воспылать нежностью, страшно произнести — любовью, к сей персоне? Записочки, письма к нему на театр войны и — только самые восторженные отзывы о нем в разговорах со всеми окружающими, шутка сказать, — с мама и даже со мною, ее родным братом и императором.

Боюсь, ее поведение может быть неприлично истолковано и непременно нанесет вред замужеству. Кстати, с замужеством следует поторопиться. Другого средства избежать молвы и, не дай Бог, пересудов я не вижу. Неужто Катиша, со всем своим умом, не видит, куда могут завести ее отношения с князем Багратионом? Нет, единственная панацея от возможной беды — под венец! Но с кем, где достойная пара? Что ж, о том надо будет думать мне. Его же, князя Багратиона, по прибытии из Финляндии следует настойчиво склонить к отъезду на лечение. Ради сего я предоставлю ему денежный кредит. Только бы с глаз долой и из ее сердца — вон».

И мысли князя Петра были устремлены к той, чей образ постоянно, особенно в последние дни перед отпуском, неотрывно стоял в его воображении. Как она там, о чем хотела бы поведать ему из своих самых тайных мыслей?

Вспомнил ее письма, полные сарказма по поводу ее сватовства, которые получил он в Тильзите. И представить она себе не могла, что мама через князя Куракина станет сватать ее за такое ничтожество, как австрийский император Франц. И лишь когда сему воспротивился брат-император, она, чтобы показать родным, что не позволит ею вертеть как им заблагорассудится, бросила им с улыбкою:

— А вот захочу и выйду за него!

В одном из писем своих к князю Багратиону она так и написала о своем разговоре с братом, чтобы лишний раз и ему и мама доказать: у ней свой разум и своя воля.

«Брат, — сообщила она, — находит императора Франца некрасивым. Я же не придаю значения красоте, которая вовсе не обязательна мужчине. Он, говорят, неопрятен — я его отмою. Он глуп, у него дурной характер — великолепно! Он был таким в восемьсот пятом году, в дальнейшем он изменится. И еще. Ему — около сорока. Но разве в эти годы мужчина стар?»