Юрий Когинов - Багратион. Бог рати он

Слезы струились по лицу графа, когда он произносил эти слова. То явно были слезы восторга и счастья отдать почести тому, с кем сошелся коротко еще при покойном императоре Павле Петровиче и в искренность, добропорядочность, честность и дружбу коего поверил с первых же дней.

— Когда-то князь Багратион принадлежал моему лишь сердцу. Теперь он — в сердце всей благодарной России! — патетически воскликнул Ростопчин и, подойдя к месту, где сидел герой, горячо его обнял и трижды расцеловал.

Тут грянул оркестр. Затем появились на сцене две прелестные княжны — Валуева и Нелединская. Красавицы взяли Петра Ивановича за руки и подвели к декорациям на сцене, расписанным трофеями. Декорации раздвинулись, и под звуки торжественной музыки и пение хора за сценою открылась картина. На ней в зелени леса — храм Славы, а пред храмом — статуя Суворова. В вышине — полотнище со словами: «Суворов — отец русской славы, Багратион — сын ее!»

Что тут началось! Зал восторженно хлопал, раздавались возгласы, славящие героя, люди в экстазе вставали со своих мест и устремлялись к сцене.

На подмостках же действие продолжалось. Обе княжны поднесли герою лавровый венок. Он принял его и тут же увенчал им статую своего учителя — великого генералиссимуса, чем вызвал новый взрыв восторга присутствовавших.

Под конец, прежде чем открылся бал, на сцене объявился некий пиит и стал читать стихи, обращенные к Багратиону!

Ростопчин ни в какую не хотел отпускать от себя героя.

— Кто ж тебе, князь, первый друг на Москве, коли не я? Вся первопрестольная нынче у твоих ног, имя твое на устах каждого истинного русского. Только у одного меня ты — вот здесь, — говорил Ростопчин, показывая на грудь возле сердца, забыв, верно, что за несколько часов до того он говорил: «Ты, герой, — в сердце всей благодарной России».

Но таков был он, граф Ростопчин, меток на слово, остер на язык, способный, коль надо, объявиться в нескольких лицах.

При Павле он быстро оказался в самых близких ему людях, стал камергером двора. Впрочем, знал цену государю и еще с тех пор, когда тот был великим князем, близким людям говаривал:

— Нельзя без сожаления и ужаса смотреть на все, что делает великий князь-отец.

При Павле он, первый из рода, оказался удостоенным графского Российской империи достоинства. А еще при Иоанне Третьем, любил сам рассказывать, его далекий предок мог быть возведен в достоинство княжеское, кабы умел глядеть далеко вперед, а не довольствоваться тем малым, что необходимо только в сей секунд.

История же впрямь была забавная. Предок его явился к русскому государю из Золотой Орды и попросился на службу. Иоанну тот будто бы приглянулся, и он спросил: «Чего желаешь — княжеское звание или шубу с моего плеча?» А морозы тогда стояли жестокие. И озябший татарин пожелал шубу.

— Мне в свое время Павел Петрович то же предложил: выбери что пожелаешь — должность канцлера, Воробьевы горы в Москве или библиотеку Вольтера, что осталась от его матушки. Но я от всего отказался. Я служил государю, бескорыстно его любя и боготворя…

Бурливая натура, себе на уме, но в чем сошелся с князем Багратионом с первых дней знакомства, так это в любви к отечеству, за которое вставал горой. Потому, будучи одним из первых лиц при взбалмошном государе, как только мог, выгораживал Суворова. И тот состоял с ним в дружбе.

Багратиона же отличил сразу, как только тот оказался приставленным к гатчинскому двору.

— Ты, князь, как и я: сердцем прям, умом упрям, а в деле — молодец!

Придет, придет еще время, когда судьба Москвы для этих двоих, может быть и не совсем похожих друг на друга людей, станет их общей болью. Но теперь, за шесть лет до грозы двенадцатого года, середь Москвы, ликующей, праздничной, они не могли в один вечер всласть наговориться.

— Ах, князь, только на тебя мои надежды тебе умножать славу Суворова! — готов был он говорить и говорить с гостем. — И меня, брат, при дворе вспомнят, даю тебе слово. Еще как, брат, я ему, молодому государю, пригожусь!.. Ну а ты-то как? — спохватывался. — Когда княгиня обещает вернуться?

По лицу друга, враз погрустневшему, понял, что, должно быть, больно задел старую рану. Все — и возникший меж ними так называемый роман, и свадьба, как военный сбор по тревоге, — произошло на его памяти. Да вот как странно потом сложилась семейная жизнь: жена и муж врозь, словно Господь их никогда и не соединял.