А. Солнцев-Засекин - Побег генерала Корнилова из австрийского плена. Составлено по личным воспоминаниям, рассказам и запискам других участников побега и самого генерала Корнилова

Там, в Эстергоме, в первый раз я встретился и познакомился с ним и услыхал от него о первой неудачной попытке генерала Корнилова бежать из плена.

В то время я, будучи тяжело ранен при взятии в плен – в грудь, левую руку и обе ноги, – уже оправился несколько от ранений и был временно переведен из резервного госпиталя № 3 в Будапеште в Эстергом-табор для направления в специальный инвалидный госпиталь. Так как при пулевом ранении груди у меня были прострелены сердечная мышца и оба легкие, а при контузии, полученной в том же бою при взятии в плен, были сломлены три ребра, то я должен был свидетельствоваться врачебной комиссией для признания меня подлежащим обмену инвалидом.

В ожидании новой отправки в госпиталь и врачебной комиссии я целые дни проводил в беседах с Васильевым о его заветной мечте помочь Корнилову в побеге из плена. Вероятно, тяжесть полученных мною при пленении ранений и то, что я, подобно любимому герою Васильева – Корнилову, – был взят в плен, прикрывая со своим батальоном отход наших частей за реку Стрыпа [39]в конце 1915 года, внушили Васильеву доверие ко мне, хотя он не знал даже ни моего подлинного имени, ни настоящего чина.

Дело в том, что зная, что быть признанным инвалидом тем легче, чем младше носимый чин, я назвался при опросе меня на первом же австро-германском перевязочном пункте, на который был доставлен по взятии в плен, прапорщиком Халютиным, по фамилии моей матери, и это имя носил все время плена. Будучи в то время еще очень молод сравнительно со своим тогдашним чином (мне только шел двадцатый год) я по наружности выглядел тогда – до всего что пришлось испытать в последние годы, еще моложе своих лет, и поэтому принятый мною чин не вызывал ни в ком сомнений…

Беседы с Васильевым о возможности помощи генералу Корнилову в устройстве новой попытки побега из плена навели меня на мысль попытаться осуществить для этого проект моего собственного побега из плена, задуманный мною ранее, когда я еще не имел твердой уверенности, что могу возвратиться на родину как обменный инвалид.

Мне не пришлось поделиться этим проектом с Васильевым и воспользоваться его помощью для приведения задуманного в исполнение.

Комендант лагеря, австрийский румын по происхождению, находился в дружеских отношениях со старшим в чине из военнопленных русских офицеров лагеря – полковником Зелезинским. Полковник Зелезинский также называл себя румыном, хотя фамилия его скорее указывала на польское происхождение, и этим вызвал к себе симпатию австрийского коменданта. Комендант приглашал иногда Зелезинского к себе или сам заходил в занимавшуюся Зелезинским комнату, и часто случалось, что комендант концентрационного лагеря и старший в чине из военнопленных офицеров, заключенных в том же лагере, напивались вместе пьяными.

Из пьяной болтовни полковника Зелезинского комендант лагеря узнал, что прапорщик Васильев готовит какой-то побег и не только для себя лично, но и для генерала Корнилова. Комендант решил предупредить какую-либо действительную попытку к устройству побега со стороны Васильева, спровоцировав последнего на какие-нибудь преждевременные действия, которые обнаружили бы его замысел, или даже просто инсценировав Васильеву несуществующую в действительности попытку побега.

Повод к этому скоро представился. Однажды из раскрытого окна кабинки, занимавшейся в лагере прапорщиком Васильевым, снесло ветром за окно кусок колбасы, полученный Васильевым в посылке из России, и Васильев обратился к австрийскому часовому, ходившему под окном с просьбой передать ему упавшую колбасу, так как сам, как пленный, не мог выйти в наружный двор, чтобы поднять ее. Часовой исполнил просьбу Васильева, а через несколько часов Васильев был уже арестован, якобы за то, что уговаривал часового помочь ему в побеге, и был отправлен на Эстергомскую гауптвахту. Но часовой отказывался подтвердить лжесвидетельством измышленное против Васильева обвинение, а задерживать Васильева долго на гауптвахте по такому поводу, как невинная просьба, обращенная им к часовому, было также невозможно.

Но нахождение летчика Васильева на гауптвахте помогло коменданту выполнять новый провокационный замысел. Каждый день в камере, занимавшейся Васильевым на гауптвахте, он стал находить подброшенные ему письма на русском языке, якобы написанные какой-то русской дамой, тайно приехавшей из Румынии со специальной целью содействовать побегам русских офицеров из плена. Во всех этих письмах Васильеву предлагалось довериться одному из австрийских часовых гауптвахты, якобы состоящему на жаловании у неизвестной отправительницы писем и условиться с ним об устройстве побега. Письма не были подписаны, и Васильев, заподозрив обман, обратился к коменданту при посещении последним гауптвахты с просьбою не беспокоиться дальнейшим подбрасыванием ему подметных писем. Комендант покраснел и, не отвечая на слова, вышел из камеры Васильева, а часовой, на которого указывалось в письмах, после этого не показывался больше на часах у камеры Васильева.