Иван Наживин - Кремль

Стеша открыла глаза. В них было недоумение: где она? И вдруг она увидела князя, присмотрелась, и по лицу ее – она точно от глубокого сна пробуждалась и не знала, явь перед ней или сон, – и в глубокой глубине глаз затеплилась радостная и стыдливая улыбка. Не отрываясь она смотрела на того, кому давно она отдала душу свою. Она боролась с ним, но не могла его победить. И вот вдруг судьба свела их среди пустынных осенних просторов, когда в звонком лесу трубили рога и рыдали собаки, – в первый и, вероятно, в последний раз…

– Ты останься при княгине, – сказал князь старому вершнику, – а вы все, – обратился он повелительно к молодым, – ходом за конями… Живо!..

Вершники вскочили на коней и понеслись по залитой вечерним золотом дороге…

– Ох! – мучаясь, качалась Ненила. – Господи Батюшка, да что это такое будет?! Силушки моей нету!.. Ох.

– Ну, чего ты, бабка, так разохалась?.. – суровым басом бросил ей старый вершник. – Чай, не до смерти тебя убили… Потерпи!.. Где у тебя болит-то?..

– В плече… Вот… Ох, силушки моей нету!..

– А ну, покажь…

Стеша смотрела на князя глазами, полными бездонной ласки, и радости сияющей, и грусти бесконечной.

– Стеша… – едва выговорил он. – Я…

Он не мог говорить. Она тоже не могла вымолвить ни слова. А может быть, и не хотела: так небесно-сладок был для нее этот закатный час среди пустых полей. И глубоко-глубоко она вздохнула, приподнялась и села на привядшей траве.

– Вася… – слабым голосом едва вымолвила она. – Великий грех беру я на свою душу, но, Вася… столько времени таилась я, и мучилась, и молчала!.. И… изнемогла…

Золотая земля кружилась в его глазах.

– Стеша… радость моя…

– Погоди, постой… Может, я выскажу все тебе, так легче станет. Ведь и твои глаза давно сказали мне, что носишь ты меня в сердце своем. И неужели все это от лукавого?! Так зачем же вложил тогда Господь в грудь нам сердце живое?.. Милый, солнце, радость моя, помоги: мне так тяжко!..

Закрыв глаза, она вся побелела, и по милому лицу покатились тяжелые слезы.

– И ты для меня на всей земле одна… – горячо дохнул он. – И почему, почему не хотела ты уйти со мной?! Ах, уже ведут… – почти простонал он, увидев вдали на дороге гомонящих вершников, которые вели в поводу взмыленных коней. – И слушай, слушай меня, Стеша… Ежели ты решишься, то дай мне только знак один… Нет, идут! Прощай, солнышко мое…

Вдруг крик вершников прервал его. Одна из лошадей колымаги снова вырвалась у них и, разметав хвост и гриву, пронеслась мимо Стеши и князя. Старик, бросив Ненилу, вскочил на коня и помчался вслед ей. Ненила, рыдая от боли, упала лицом вниз.

Княгиня пошарила что-то у шеи и, вынув ладанку из потемневшей кожи, протянула ее князю.

– Возьми ее, милый… – тихо проговорила она. – Это от матери моей… Она обережет тебя от всякого урока, от колдовства, от всего…

Он взял ладанку, украдкой поцеловал ее – она носила ведь ее на груди! – и набожно надел на себя. Стеша неотрывно следила за ним любящими глазами.

– Теперь мне в терему моем нечем уж и дышать будет… – прошептала она и снова заплакала. – И ты… хошь изредка дай о себе весточку мне… А теперь… прощай… уходи…

Стиснув зубы, он подошел к подъехавшим вершникам. Старик тоже привел пойманного коня. Лошади тряслись и дико поводили красными глазами. Князь осмотрел колымагу. Кое-как наладить ее до монастыря можно будет, а там монахи дадут что-нибудь…

– Ох, нет, нет!.. – всполошилась Стеша. – Нет, не хочу я назад в монастырь… Может, доедем как до кормежки…

Старик опять обошел колымагу. Беспокойство внушало только левое заднее колесо.

– Ничего, доедем потихоньку… – сказал он. – Тут неподалеку есть село Язвищи, вотчина отца игумена. Там и кузня есть… Ничего, доедем…

Князь дождался, пока при нем усадили Стешу в колымагу, подняли и усадили Ненилу, которая все плакала от боли. Возницы сели на коней – тогда кучера ездили не на козлах, а верхом, – и колымага, скрипя, тронулась. Точно прикованный, смотрел он на Стешу. И она неотрывно, не смущаясь людей, прощалась с ним глазами, и в голубой глубине их была мука смертная…

И долго смотрел вслед ей князь Василий, пока в вечерней дали не исчезло совсем счастье его…

– Скажи отцу игумену, что княгиня Голенина приехала… – сказала кудрявому служке уже пожилая, энергичная боярыня с полным лицом и бойкими глазами. – И скажи, чтобы не медлил, а то недосуг мне…

В живых глазах ее мелькнул недобрый огонек: видимо, она предвкушала не совсем христианское удовольствие наговорить игумену немало остренького, что наготовила она про него по пути в обитель.