Иван Фирсов - Адмирал Сенявин

Догадки Борго скоро подтвердились. После обмена письмами, в конце мая, в Пруссии у местечка Фридланд из-за грубого просчета Беннигсена русская армия попала в западню и понесла большие потери в сражении с наполеоновскими войсками. Александр мучительно переживал случившееся и был готов на любые условия, лишь бы Наполеон остался на левом берегу Немана. А Бонапарт и не помышлял идти дальше, он попросту не был готов к походу на Восток, в Россию. Но он жаждал получить свое сполна…

В те самые часы, когда у Афонской горы сенявинская эскадра сокрушала турецкие корабли, посреди Немана, неподалеку от Тильзита, французские саперы заканчивали сооружение большого плота с двумя шатрами для переговоров царских особ — Наполеона и Александра. По горькой иронии истории одной из главных разменных монет русского императора в торге с французским императором была только что одержанная победа сенявинцев…

Не прошло и недели после разговора с Борго, как на рейде Тенедоса раздались выстрелы пушечного салюта. К анатолийским берегам неожиданно возвратилась английская эскадра под флагом контр-адмирала Мартина. Английский адмирал считал для себя не зазорным первым, без предварительной договоренности, салютовать Сенявину. Он знал о разгроме турок и эту победу считал достойной приветствия.

На этот раз англичане были приветливы, поздравили с победой, заправились водой на Тенедосе и посматривали на анатолийский берег. Сенявин предугадал и предусмотрел намерения союзников. Он вызвал Грейга:

— Алексей Самуилович, намедни англичане испросили дозволения отправить бриг к острову Имброс для содействия нам в блокаде Дарданелл. Капитан Роджерс был предупрежден уведомлять меня по всем случаям. Однако мне доложили сей час с нашего брига — Роджерс вошел в тайные сношения с турками.

Грейг почувствовал некоторую неловкость, слушая такую новость.

— Посему возьмите немедля «Ретвизан», «Селафаил» и «Сильный», следуйте к Дарданеллам и вразумите Роджерса, что сношения его с турками удивляют меня, как несообразные с откровенностью отношений между союзниками и с данным им мне слову. И скажите ему, что здесь русский флаг первенствует, и ежели он вознамерится без позволения сноситься с турками, то вы употребите силу.

Спустя сутки Роджерс принес извинения Сенявину, сославшись на собственную оплошность. А что же с турками? Просто наводил справки о продовольствии…

Следом за Мартином к Тенедосу пожаловал вице-адмирал Коллингвуд, сподвижник Нельсона по Трафальгару. После взаимных приветствий и визитов Коллингвуд заговорил о совместных действиях против турецкого флота и предложил Сенявину командовать соединенными эскадрами.

Сенявин поднял флаг командующего. Обе эскадры снялись с якоря, перешли к острову Имброс и начали готовиться к прорыву на Дарданеллы.

На море заштилело, пришлось стать на якоря. На другой день ветер начал набирать силу, и на рейде появился корвет «Херсон» из Анконы. Барон Шеппинг привез повеление Александра: прекратить войну с турками, следовать в Корфу, сдать французам Ионические острова и Которо и отправляться в Россию.

Барон положил на стол адмирала точную копию «Отдельных и секретных статей» Тильзитского соглашения.

«Статья первая, — читал, едва шевеля губами, адмирал. — Русские войска передадут французским войскам землю, известную под названием Которо. Ионические острова поступят в полную собственность и державное обладание императора Наполеона».

Впервые за многие годы службы Сенявин ощутил горечь незаслуженной, оскорбительной обиды. Не за себя. За тех, кто беззаветно отдал свою жизнь за Отечество, честно и до конца выполнил воинский долг.

Отпустив всех, Сенявин погрузился в раздумья. Одно за другим проходили перед его взором чередой видения нынешней и прошлой кампаний, вспомнились давние ушаковские походы к Ионическим островам, в Италию. Но вновь и вновь бессознательно мысли возвращались к потрясшему его известию.

«Нет-нет, мир — сие похвально, однако какой ценой он добыт и почему плоды, достигнутые немалыми жертвами, с такой легкостью отдаются вчерашнему неприятелю? Вероломство какое-то несуразное». Сенявин вынул из стола любимую трубочку, набил ее табаком, закурил и вышел на балкон. Только что пробили четвертую склянку. Угрюмая чернота безлунной ночи окутала рейд. Обозначенные носовыми — штаговыми и кормовыми — гекабортными огнями, в кромешной тьме угадывались застывшие громады кораблей. Изредка оттуда доносились окрики часовых.