Томас Кенилли - Список Шиндлера

Но жизнь их ничем не омрачалась. Из того немногого, что поведал сам Оскар Шиндлер о своем детстве, можно понять, что темных воспоминаний по себе оно не оставило.

Сквозь ветви елей в саду пробивался солнечный свет. К исходу короткого лета поспевали сливы. Начиная с июня, Оскар лишь изредка ходил к мессе, а если и ходил, то его возвращение домой отнюдь не было отягощено осознанием своих грехов. Он выгонял на солнышко из гаража машину отца и увлеченно копался в ее двигателе. Или же, расположившись на крылечке у черного хода, перебирал карбюратор мотоцикла, который смастерил своими руками.

У Оскара имелись еврейские друзья из средней еврейской буржуазии, чьи родители тоже посылали их учиться в немецкую школу. Дети эти не относились к провинциальным ашкенази – странным ортодоксам, говорившим только на идише. Отпрыски еврейских дельцов говорили на нескольких языках и весьма вольно относились к ритуальным обычаям. Именно в такой еврейской семье – по другую сторону долины, в Бескидских горах – незадолго до того, как в среде солидных немецких бюргеров появился на свет Ганс Шиндлер, родился Зигмунд Фрейд.

Последующие поступки Оскара Шиндлера берут свое начало в воспоминаниях детства. Юному Оскару приходилось защищать еврейского мальчика, которого обижали по пути домой из школы. Нет оснований с уверенностью утверждать, что так все и было, тем более что один еврейский ребенок, избавленный от необходимости хлюпать разбитым носом, еще ничего не доказывает. Ибо сам Гиммлер сетовал, выступая перед своими штурмовиками, на то, что, мол, у каждого немца есть еврейский приятель.

«Еврейский народ должен быть уничтожен, – так считал каждый член нацистской партии. – Да, такова наша программа: полное избавление от евреев, их поголовное уничтожение, о чем мы и позаботимся». И эту программу они старательно претворяли в жизнь: восемьдесят миллионов добропорядочных немцев, у каждого из которых был в друзьях один еврей. Конечно, все остальные – сущие свиньи, но вот этот-то единственный – очень даже порядочный…

Пытаясь найти истоки последующего энтузиазма Оскара – человека, который рос под сенью идей Гиммлера, – мы встречаемся с соседом Шиндлеров, жившим дверь в дверь с ними: с раввином доктором Феликсом Кантором.

Рабби Кантор полагал себя учеником Абрахама Гейгера, сторонника либеральных взглядов на иудаизм, который считал, что быть немцем и в то же время евреем – не преступление, а скорее добродетель. Рабби Кантор отнюдь не был ограниченным провинциальным схоластом. Он носил современную одежду и обиходным языком в его доме был немецкий. Место своего богослужения он называл храмом, а не старомодным наименованием «синагога». Его святилище посещали еврейские врачи, инженеры и владельцы текстильных предприятий в Цвиттау. Во время деловых поездок в другие города они рассказывали партнерам: «Наш рабби – доктор Кантор; он пишет статьи не только для еврейских журналов в Праге и Брно, но и для ежедневных немецких изданий».

Два сына рабби Кантора ходили в ту же школу, что и сын его немецкого соседа Шиндлера. Оба мальчика отличались блестящими способностями и призваны были стать двумя из немногих еврейских профессоров Немецкого университета в Праге. Эти стриженные ежиком вундеркинды в коротких, по колено, штанишках носились, болтая по-немецки, по саду летом. Дети Шиндлеров и Канторов, гоняясь друг за другом, играли в салки. И наблюдая, как они мелькают меж деревьев, доктор Кантор размышлял, что все развивается, как и предсказывали Гейгер, Гретц, Лазарус и другие немецко-еврейские либералы девятнадцатого столетия. «Мы ведем достойное светское существование, нас тепло принимают наши немецкие соседи – мистер Шиндлер даже позволяет себе в нашем присутствии ехидные реплики о чешских чиновниках! Мы занимаемся светскими науками и толкуем Талмуд в применении к сегодняшним дням. Мы принадлежим к двадцатому столетию, являясь в то же время наследниками традиций древнего народа. Мы ни на кого не нападаем и никого не оскорбляем».

Позже, в середине 30-х годов, рабби пришлось пересмотреть свои полные благодушия оценки и, в конце концов, прийти к выводу, что его сыновьям никогда не получить докторские степени при национал-социалистах, как бы хорошо его дети ни говорили по-немецки. Стало совершенно ясно, что ни точные науки двадцатого столетия, ни гуманитарные дисциплины не смогут уберечь евреев в той же степени, как и звание раввина, которое пока еще признавали новые немецкие законодатели.