Дмитрий Балашов - Дмитрий Донской. Битва за Святую Русь - трилогия

А тут еще неудача с Новгородом! Последняя великая победа Алексия и проистекшая от того остуда Ольгердова, до прямого нежелания видеть его, Киприана, пред лицом своим.

Болгарин все же пробился в Вильну, попал во дворец, дабы уведать самое страшное для себя: Ольгерд умирал! Умирал, обманув ожидания константинопольского патриаршего престола, умирал, так и не крестив страны, "на ниче обратив" все Филофеевы и его, Киприановы, замыслы.

Встречу ему по каменной крутой лестнице спускался торжественный, в бело-красном облачении своем, римский прелат. Пышный подбородок клирика тяжело и плотно лежал на низком белом воротничке. Внимательные умные глаза с легким прищуром обозрели Киприана, руки округло раздвинулись, почти с желанием обнять и облобызать соперника.

— Приветствую тебя, священнейший брат мой! — произнес он на хорошем русском языке. — Должен поздравить ваше преосвященство, ибо великий князь пожелал на одре смерти принять святое крещение не от нас, но, увы, от пресвитера-схизматика!

И столь доволен и полон благодушия был голос латинянина, что Киприан едва не сорвался и не нагрубил. Лицо залило бледнотою, а после окатило жаром. Прелат явно издевался над ним! Ибо чего стоило предсмертное обращение упрямого литвина к русскому Богу в этой игре, где на кону весились судьбы всей Великой Литвы и десятка сопредельных государств! Католик мог торжествовать: да, они победили! Победили теперь и победят впредь, ибо вовсе неясно, как повернет ныне судьба Византийской церкви в этой земле.

Ульяния встретила его торопливо-захлопотанная, с лихорадочными красными пятнами на щеках:

— Иду к нему! Умирает! Содеяла, что могла!

Не ей было говорить и не ей объяснять, что все потеряно и тут, у смертного ложа Ольгерда, рушит в ничто надежда главы всего восточного православия.

Киприан так и не представился умирающему, хотя ко гробу прорвался опять. Отданный православию труп следовало погрести именно ему, никому иному. И еще одно запомнилось на этих суматошно-многолюдных похоронах: мерцающий, настороженно-торжествующий взгляд Войдылы. Боярин, поднявшийся к власти из рабского состояния, прошел осторожно, крадущимся медведем, и поглядел — только поглядел! — в глаза Киприану, но и взглядом мгновенным словно примеривал: за сколько тебя, поп, теперь продать мочно?

Слишком ясное творилось тут, слишком пугающе ясен был замысел и немцев, и ляхов, и римско-католического престола! Именно поэтому Киприан, едва отбыв похороны и кое-как наставив вдовствующую великую княгиню, устремил в Полоцк, к Андрею. И пока неслись по белой пороше, виляя из стороны в сторону, узорные розвальни, пока взмывал и падал на взгорьях митрополичий окованный узорным железом и обитый изнутри волчьим мехом возок, мчались вершники, подрагивая копьями, Киприан, утопив лицо и бороду в пышный мех бобрового опашня, думал, понимая все больше и безнадежнее, что проиграл тихую войну грамот, подкупов и обманов, что католики скоро вышвырнут их отсюдова, как старую ветошь, и только воинская сила, отчаянный риск последней ставки, когда уже все на кону, может что-то поправить или изменить в делах его нового отечества.

О Москве, о князе Дмитрии, о Руси Владимирской он еще не думал совсем. Было одно: спасти для себя и для дела Церкви, спасти, отстоять литовское православие!

Есть люди, которым упорно не везет всю жизнь, невзирая на их личные человеческие достоинства. Таким был Всеволод, всю жизнь потративший на мелкую грызню с дядей Василием Кашинским, так и не сумев проявить себя в высоком звании тверского великого князя.

Таким был и Андрей Ольгердович. Жизнь, и надежды, и несомненный ратный талант — все прошло и угасло в тени его великого отца, самовластно распоряжавшегося судьбами сыновей и племянников. Полоцкий князь начинал седеть, жизнь ощутимо все больше клонилась к закату, и почти уже забывалось, что он старший сын великого Ольгерда как-никак! Забывалось и потому еще, что закона о прямом престолонаследии от отца к старшему сыну не было выработано в Литве и слишком многое в Вильне поворачивалось — Андрей это знал — против него.

Крещение не было пустым звуком для полоцкого князя. Андрей был верующим, но даже и это связывало. С дядей, Кейстутом, как ни пытался, общего языка Андрей найти не мог.

Смерть отца застала Андрея врасплох. Он не поехал в Вильну, и, возможно, это было первой его роковой ошибкой. Не поехал от смутной боязни, что может не воротиться оттуда живым. Но, не поехав, оттолкнул от себя тех, кто мог бы, сложись по-иному судьба, стать на его сторону.