Дмитрий Балашов - Дмитрий Донской. Битва за Святую Русь - трилогия

— И ты прости, Дмитрий Михалыч! — отмолвил Витовт как можно сердечнее.

Топот Боброкова скакуна угас вдали, и тотчас приблизил новый, иной. Снытко из Мелыптына, краковский воевода, соскочил с коня. Они молча обнялись, и Витовт опять, мгновением, почуял острую боль в сердце.

— Умерла! — сказал Снытко, отворачивая лицо. Он был один из первых, признавших Ядвигу, и какое-то время единственный, кто поддерживал право Ядвиги на польский престол.

Час спустя они все еще сидели один против другого в шатре, на раскладных холщовых стульцах, и пили молча, не чокаясь. Снытко плакал. У Витовта, временем, щипало в глазах. Образ Ядвиги, красивой и юной, витал над ними, обвеивая мягкой прохладою их разгоряченные головы.

Васька в эту ночь лежал, завернувшись в свой мелкостеганый из верблюжьей шерсти халат, глядел в темно-синее небо на звезды и думал.

Бек-Ярык останавливал своих в стороне от главного стана армии, там, где были невытоптанные травы для коней и свежая вода. Стреноженные лошади глухо топотали во тьме, изредка гортанно перекликалась сторожа. Тонкий серп молодого рогатого месяца неслышно выполз из-за облачка, осеребрил недвижные замершие листья ракит, притушив влажное переливчатое мерцание звезд.

Вот они разобьют Темир-Кутлуга, вернутся в разгромленный Сарай. Но ни Темир-Кутлуг, ни Идигу не смирятся с поражением. Опять начнется бесконечная степная война, выжженные пастбища, подыхающий от бескормицы скот… А на Руси затеется грызня с Витовтом… Был ли какой толк от того, что он повестил Ивану Федорову во время последней встречи в Крыму? Что за князь Василий Дмитрия, коему Витовт приходится тестем? Или махнуть рукой на них всех и податься в Сибирь, куда-нито за Иртыш, окончательно забыть родину, забраться в леса, найти себе узкоглазую жену, пасти овец на склонах Алтая… С мягкою болью подумалось о Лутоне, который приготовил для него, обвыкшего спать на воле, в шатрах, в юрте или под открытым небом, тесную рубленую горенку в родовом, сто раз выгоравшем доме, где и знатья нет, верно, того, что было при покойном родителе… Или все-таки воротить в Русь? Бек-Ярык ладит женить его на какой-то своей не то племяннице, не то троюродной внучке и тем окончательно привязать к Орде… Оглану нужны хорошие воины. А он, Васька, умеет ли что-нибудь, кроме ратного дела, которым занимается, почитай, всю жизнь? С чем он придет к своему брату, что будет делать в глухой деревне, затерянной в заокских борах?

В конце концов у него от всех этих мыслей закружило голову. Ничего нельзя решить, пока не состоялось сражение, и, верно, и не надобно ныне ничего решать! Иван говорил когда-то, еще в Сарае, что он, Васька, мог бы поступить в княжескую дружину или стать толмачом… Он вздыхает, плотнее закутывается в халат. Хрупают сочной травою кони. Луна плывет парусною лодкою среди мерцающих звезд. Кусты, в предутрии, оделись тишиной и туманом. Лишь издали, со стороны ратного стана, по-прежнему доносит звуки песен и веселые клики! Неутомимые шляхтичи продолжали гулять вплоть до утра.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

Татары показались на той стороне Ворсклы, справа от тяжело движущегося русско-литовского войска. Сперва — отдельными разъездами. Иные всадники вихрем проносились по самому берегу, с гортанными выкриками подбрасывая и ловя на скаку легкие метательные копья; постепенно густея, посверкивая шеломами и чешуей кольчуг, они сливались в полки, занимая все пространство до окоема. Рдели на солнце крытые узорным шелком, стеганые, красные, с железным подбоем монгольские панцири — хатангу дегель, на Руси прозванные тегилеями. Глухой топот многочисленной конницы и тяжелый душный жар десятков тысяч коней и всадников доносило аж сюда, на правый берег реки, и литовские кони, натягивая повода, начинали ржать и рыть копытами землю. Яснело, что они сблизились уже не с передовыми куренями, а с самим Темир-Кутлугом, с его главною ратью.

Литовская сторожа уже не по раз совалась в воду, кони съезжали по обрыву берега, фыркая, плюхались в воду, плыли, не обретая брода, заворачивали назад.

Витовт, удерживая поводьями скакуна, щурясь, смотрел с обрыва на тот берег. К нему то и дело подъезжали воеводы, стремглав мчались с приказами вестоноши, подгоняя отставших. Рать, почти месяц бредущая по колеистым степным шляхам, стягивалась, ощетиниваясь копьями и остриями шеломов. Рыцари надевали свои бочкообразные нагрудники, поножи, наручи, шеломы, знаменосцы подымали штандарты, разворачивали знамена, в воздухе плыл вибрирующий призывный медный голос боевых труб. Пешая рать смыкала ряды, четче печатала шаг, ратников уже охватывало лихорадочное веселье предвестия боя.