Дмитрий Балашов - Дмитрий Донской. Битва за Святую Русь - трилогия

Борис Костянтиныч за протекшие годы сильно сдал. То выражение постоянной ярости, которое было на его лице в прежние лета, ушло без остатка. Нос с вырезными крыльями ноздрей отолстел, покрылся красной сыпью. Лицо отекло. В княжеских делах управления все более полагался на сыновей, на бояр, на тиунов и ключников. В градских спорах — на епископа. Последняя его поездка к Тохтамышу была лебединою песнью старого князя. Да, понадеялся, что передолил-таки племянников! Проснулся старинный гнев. Василий Кирдяпа едва ушел от дяди, мыслившего посадить его в железа. А теперь…

Было, спорил с Москвой, натравлял татар на покойного Дмитрия, а теперь осталось одно: дожить бы в спокое! На богатом, на сытном торговом городе, где на одних мытных сборах мочно прокормить дружину немалую. Править суд, ходить в церковь да радоваться подрастающим внучатам… Не в свое время попал старый Суздальский князь! Ране бы того лет на сорок, может быть, и усидел на столе! Откуда ему было взять, что молодой, без году неделя, Московский князь уже мыслит о расширении княжества, мыслит забрать под себя оба Новгорода — Великий и Нижний, дабы древний торговый путь из немцев в Орду и далее, к богатым персидским и иным землям, оказался наконец в единых, московских руках! Что он будет лить кровь и сыпать серебро, но добьется-таки своего или почти добьется, и только на одном едва не споткнется Василий Дмитрия, великий князь Владимирский, на наследнике, появившемся слишком поздно и далеко не таким, каким мыслилось великому князю… Но это все будет потом, через много лет. А теперь — юн, дерзок, смел молодой московит и, сидя в Орде, где его должны бы были схватить и поточить в железа, яко беглого, свободно торгует под Борисом Кстинычем его стол, утвержденный за Борисом как-никак Тохтамышевым решением! Все не верилось Борису, что хан может перерешить, отдавши Нижний тому, кто заплатил больше. Легок был Тохтамыш и не хозяин слову своему. И все, кто чаял видеть в нем нового Бату-хана, жестоко обманывались. На троне Золотой, Белой и Синей Орды сидел повелитель с талантами рядового сотника. А рядовому сотнику уступить какую-то вещь или город иному покупателю за большую цену (уступить, проиграть ли в кости) не зазорно совсем. Рядовой сотник не обязан мыслить о благе государства, о чести, о верности слову, о всех тех государственных добродетелях, которые были записаны в "Ясе" и которым подчинялись суровые сподвижники Чингиса… Не верил! А вот и подошло. Слухи, тревожные, злые, обогнали московитов, и, когда под городом явился невеликий татарский отряд с горстью московских бояр, Борис знал уже, зачем они явились, и ведал, что делать, приказавши выставить сторожу и закрыть городские ворота. Он бы и полки, пожалуй, начал собирать, но не хватало сил, да и надея была все-таки одолеть Василия не ратным, но словесным спором.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

На Василия Дмитрича по возвращении из Орды еще в Коломне обрушился ворох дел и известий.

Наплавной мост через Оку был уже снят, переправлялись на лодьях. Вымокли, вымерзли. Дул пронзительный сиверик, волглые серо-белые тучи низко, по самому окоему, волоклись над землею, задевая вершины дерев. Вода была сизая от холода и несла в своих темных глубинах последние палые желтые листья. Вершины еще недавно багряных осин и желтых, червонного золота берез жалобно гнулись под ветром, срывавшим с них последние клочья осенней парчи. Только бронзовая листва дубняка еще держалась, сухо, словно жестяная, шелестя на осеннем жалобном холоде.

Проскакавши последние верст сорок верхом, вымокнув на переправе, Василий деревянными ногами прошел в плохо вытопленную горницу княжеских хором, на ходу скидывая мокрый, изгвазданный грязью во-тол. Почти сорвав узорную запону, пал на лавку, ощущая всем телом мерзлый холодный колотун и с ужасом думая о том, что еще предстоит выстоять до трапезы благодарственную службу в коломенском Успенском соборе. (Лишь одно согрело, да и то мельком, что доведется узреть в соборе новые Феофановы росписи.)

Сорвав шнурок, развернул грамоту, поданную ему молчаливым придверником. Морщась, вникая в кудрявую скоропись, читал, что новгородцы поставили между собой и укрепились грамотою: "На суд к митрополиту не ездить, а судиться своим судом у архиепископа". Порешили, к тому, не давать великому князю ни княжчин, ни черного бора по волости, а кроме того, не порывать договорных обязательств с Литвою. (Тесть явно накладывал руку на его, Васильево, добро!)