Дмитрий Балашов - Дмитрий Донской. Битва за Святую Русь - трилогия

— Матушка! — прошептала Маша под утро, заставив задремывающую Наталью вздрогнуть и дернуться. — А ты так же рожала в лесе?

— Спи, доченька! — отмолвила Наталья, не сразу понявши вопрос невестки. — Я-ить не первого рожала, мне было легче. Спи, не то молоко пропадет!

Храпели, вздыхали и тонко высвистывали носом спящие, хрупали и переминались кони. Очередной сторожевой мужик кормил валежником крохотный, лишь бы только не угас, разложенный в низинке костер. Наталья с трудом выбралась, отошла за кусты. Все тело болело, и ей было в труд разогнуться. "Неужто простыла?" — со страхом подумала она. Страх был не за себя, а — как останут без ее помощи невестка с новорожденным? И потому заставила себя встать, прибрести к костру. Долго сидела, отогреваясь, держа руки почти в самом пламени. Мужик, что следил за костром, вздыхал, молчал. Потом изронил негромко:

— Как невестка у тя, в поряде? Огневицы б не стало! А так… в лесе оно и чище, кажет, и вода, и все… Ономнясь у нас баба Олена так-то в лесе родила, за клюквой ходили с женками… Дак заместо клюквы дитю приволокла в корзинке. И бродом брела через реку, по поясу там! И ни-чо, не заболела ничем, и младень хороший такой, да вон он! Тот-от парень, что у лошадей спит! Бона какой лоб вымахал!

— Простудить боюсь! — отмолвила Наталья, глядя в огонь.

— Его так, ето конепшо… — протянул мужик и замолк, не ведая, что еще сказать, помыслить, лишь подкинул сук погоднее, чтобы промерзшей боярыне было чем согреть себя. Мучительно медленно пробираясь сквозь ночные туманы, наступил рассвет.

Назавтра весело стучали топоры, мужики, отмахиваясь от комарья, ладили новую, на сухом месте заимку — "абы влезть" — из едва коренных бревен. Таскали дикий камень на печь. Женки пекли на костре лепешки, стряпали. Дети с веселым визгом гонялись друг за другом по лесу.

Маша лежала успокоенная, на куче мха, застланной попоною, закинутая тулупом. Похудевшее, в голубых тенях лицо ее, с огромными, промытыми страданием глазами, светилось теперь тихим счастьем. Младень был жив и сосал.

— Иваном назовем! — говорила она, любуясь страшненьким, с вытаращенными глазками, морщинистым первенцем своим. — В честь Ивана Предтечи! Да! И батьки твово! Иван Иваныч!

Наталья ощупала невестку. У Маши был легкий жар, и глаза блестели по-нехорошему. "Господи! — прошептала она. — Господи! Не попусти!"

Вдвоем со старухой Мелеей, ворожеей, осмотрели, отогнав мужиков, молодую. Мелея, пожевав морщинистым ртом, значительно, без улыбки, покачав головой, пошла искать надобные травы.

— Може, и разорвало у ей тамо! — высказала Наталье с глазу на глаз. — Быват! С первенцем-то! Всяко быват! Я травки достану, подмывать надо…

— Господи! — молилась Наталья. — Господи, не попусти! Господи, сохрани!

К вечеру Маше стало хуже, глаза блестели уже лихорадочно, лоб был в испарине.

— Ничо! — шептала она. — Ничо, матушка, выберусь!

Ночью у нее начался бред. Звала Ивана, начала было обирать себя. На ощупь вся горела огнем. Старуха Мелея из утра долго сидела над болящей, думала. Потом, посветлев, подняла взгляд на Наталью:

— Знаю! Корень один есь! Матка мне сказывала! Найду коли, будет жива твоя невестка!

Мелея исчезла в лесу и только уже к вечеру, когда Маша не узнавала никого и металась в жару, явилась с корнем. Отогнавши вдругорядь мужиков, заголили Машу и стали колдовать над нею. Очистили болящую, с приговором — без слова никакая целебная трава не крепка! — очистили и распарили корень. Наталья тут, взявши себя в руки, сама устраивала все по-годному. Засовывала, прилагала корень к внутренним, уже загноившимся ранам, перевязывала после невестку подранной на ленты рубахой. Ночью жар спал. Маша открыла глаза, в пляшущем свете костра поискала глазами.

— У меня твой малой, не сумуй! Сосет! Ничо ему не деитце! — отозвалась нарочито грубо голосом одна из деревенских баб, что тоже добиралась с грудным дитем и теперь кормила двоих, благо молока в ее мощной груди хватало с избытком. Маша улыбнулась ей благодарно и тихо, не в голос, заплакала.

Наталья спала сидя, всхрапывая и вздрагивая, вздергивая голову.

— Матушка! — позвала шепотом Маша. — Матушка! — и, когда та открыла наконец мутные осоловелые глаза, предложила: — Матушка! Лучше мне! Ты, тово, ляг поспи!

И уже когда Наталья улеглась рядом и накормленный малыш, которого так и не вынимали из беличьего рукава, был передан Маше на руки, она, счастливо прижав к себе маленького, закрыла глаза.