Дмитрий Балашов - Дмитрий Донской. Битва за Святую Русь - трилогия

— Кого нать-то тебе? Тормасовых? Али Беклемишевых? Да тебе, милый, каких надо-то? А! На Москве они, на Москве!

— Марья! Што баешь-то, окстись! Стыда у тя нет, кмети дуришь голову! Приехали они, приехавши с Москвы, как же, и женка, и дитя с има! Дан теперь-то… А походь, походь туды-то, в тот-от терем!

И уже там, куда ввалился, качаясь, мало что различая сквозь кровавую паутину воспаленных бессонницей глаз, бросив коня у самого крыльца, повестили:

— Уехали! Часа два, никак, не то три. Быват, к Берендееву подались! И сноха, вдова ли, верно, Любавой звать. И дите увезли с собою, как же! Коньми уехали, с Тормасовыми вместях!

С трудом, не с первого разу, взобрался в седло, порысил туда, к церкви, где, перед греблею, ведущей в крохотную рубленую крепостцу, столпились сейчас возы, возки, телеги, кони и какие-то незнакомые бояре теснились верхами, возбужденно крича. Великую княгиню выводили под руки из возка. В неверном свете Иван узрел близко-поблизку измученное, залитое слезами лицо, испуганные мордочки детей и сверток с недавно рожденным княжеским сыном, Андреем, кто единый среди всех спокойно спал, не замечая ничего и не мысля о том, что его жизнь, как и жизни всех братьев и матери, может оборваться в любое мгновение этой зловещей, смятенно-испуганной ночи.

Спор, оказывается, шел о том, куда ехать. Киприан хотел в Тверь, а великая княгиня настаивала на Переяславле, мысля обрести там своего мужа. И радонежские бояре, кое-кто из них только что выехал из Москвы, брались сопроводить княгиню Евдокию до города. Вряд ли кто догадывал из них, что татары через день доберутся уже и туда, что город Переяславль не укреплен, полки не собраны, а великий князь сидит на Костроме, тщетно ожидая подмоги от попрятавшихся семо и овамо князей. Испытав в предшествующие два года тяжелую руку Дмитрия — недавно, за гибелью на Дону белозерских князей, он и Белоозеро присоединил к уделу великого княжения, — того же, и справедливо, опасались ярославские, устюжские, моложские и прочие мелкие князьки, еще сидевшие покамест на своих уделах, но которым, победи Дмитрий и на сей раз, грозила, по их мнению, скорая потеря своих столов, а там — прозябание в городовых воеводах, много ниже какого-нибудь московского думного боярина — Сорокоумова, Морозова или Бяконтова.

— Не поеду в Тверь! — услышал Иван жалобный, но твердый ответ великой княгини. У Евдокии вновь началось кровотечение, все тело ломило, молоко начинало горчить (слава Богу, кормилица была взята с собою), но и почти теряя сознание, горячечными, обсыхающими губами стукаясь о чару с малиновым квасом, помнила Дуня одно: с тверским князем у Мити была война, и она, напросившись в гости к Михаиле Тверскому, неволею изменит милому ладе своему. И потому только одно и шептала: "Переяславль!" Там терема, там загородный дворец великого князя, боры, настоянные на ароматах хвои, там она отдохнет и встретит Дмитрия…

В возок перепрягли свежих коней. Молодшая дружина, дети боярские, приобнажив оружие, вытянулись, горяча скакунов, двумя рядами вдоль возка. Заливисто ржанул чей-то конь. Вспыхнул, смолисто крутясь и бросая искры, факел. Лошади поскакали, протарахтели одетые железом колеса. Вытягиваясь долгою чередой, заспешили вослед чины и обслуга двора, еще не отставшие от своей госпожи. И разом стало тихо. Изрядно уменьшившийся обоз митрополита обняла лесная августовская настороженная ночь. Сдвинулись, словно незримо сойдясь, высокие ели, слышнее стало журчанье реки, огибающей высокий мыс, на котором в незапамятные уже годы новгородские молодцы возвели отыненный стоячею городьбою острог, позднее перешедший в руки владимирских князей, неведомо когда и кем захваченный.

Во тьме хлопали двери, продолжалось шевеленье испуганных, разбегающихся жителей… А когда втянулись, покинув в Радонеже самые громоздкие возы, на лесную узкую и колеистую дорогу, лес совсем уже близко надвинулся на них, полный тишины, шорохов и тонкого комарного звона.

Иван, чуть не упав в очередную с коня, поднял голову, поглядел в океан роящихся звезд и впервые ясно подумал об игумене Сергии.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Над лесом подымался узкий серпик молодого месяца. Издали донесло удары монастырского била. В обители Сергия начиналась служба. Иван, как и многие, поднял правую руку и осенил себя крестным знамением. На миг показалось, что они уже избыли беду, что все позади и можно, достигнув завороженной лесной твердыни, помыслить о своем спасении…