Дмитрий Балашов - Дмитрий Донской. Битва за Святую Русь - трилогия

Кирдяпа поерзал в седле. Откидываясь и полузакрывши глаза, глубоко, освобождающе вздохнул. В этом тьмочисленном людском кипении, изобилии стесненной в загонах скотины, цветных халатах купцов из разных земель, в разноязычье торга было упоительное ощущение силы, даже и в том, что город не был загорожен стенами, царственно переходя в степь, в ряды кибиток и юрт, прихотливою россыпью окружающих узорное кирпичное изобилие ханской столицы, даже и в этой гордой уверенности, поколебленной было новгородскими ушкуйниками и снова возвращенной к берегам Итиля нынешним удачливым ханом, этим выходцем из Синей Орды, из небытия возвысившимся до повелителя всей Великой степи от далеких предгорий Алтая и до днепровских круч, повелителя всей Руси!

И он, Кирдяпа, едет сейчас к новому Батыю, дабы уговорить его раздавить ненавистную Москву. И вернуть ему, Кирдяпе, вожделенный ярлык на великое княжение Владимирское. Раздавить Дмитрия силами этих степных всадников на низкорослых мохнатых лошадях!

Все прежнее — и нелепое поиманье дядиного посольства, и даже убийство Сарайки — было детскою забавою! Пусть дядя Борис продолжает сидеть до времени в Нижнем, утешаясь торжественною встречей, которую готовит он владыке Дионисию, что, насидевшись в дорогом его сердцу Константинополе, нынче порешил, кажется, воротиться в Русь с целым обозом книг, икон и всяческого церковного узорочья, добытого им в византийской столице. Пусть! Дионисий, думается, тоже потишел и уже не будет, воротясь, призывать к немедленному ниспровержению Орды. Глупец! Надобно опереться на Орду! Достаточно разоряли и жгли Нижний. Ордынскими силами надобно сокрушить векового врага!

Так вот гордо подумалось. И что вековой враг стал таковым всего лишь лет пятнадцать назад, получивши владимирский стол в вотчину и в род, и что женою врага векового является родная сестра, Евдокия, Дуня, и что, самое-то основное, чего не понимают никак все и всяческие ниспровергатели, считаются-то с Русью и русичами потому только, что она сильна, что она едина, а распадись она, развались вновь на уделы, и внимания уже на эту землю никто не обратит, и пойдет она во снедь иноверным, и уже о других, о тех, кто сохранил и соблюл себя, свое лицо и свою силу, начнутся хлопоты соседей, любовь и ненависть, опыты дружбы и войны, как повезет, а эту, погубленную землю, растоптанный язык, потребив, истребив и вытерши о него ноги, даже и словом не помянут в череде иных свершений и дел… Не ведал Кирдяпа, что даже и его примет хан Тохтамыш, и будет говорить с ним, и послушает только потому, что его соперник, Дмитрий, разбил Мамая.

Очень большой и очень непростой в истории вопрос: сколько стоит величие страны, что оно дает гражданам своим и сколько сами граждане вынуждены за него платить. И всегда в конце концов приходит час, когда величие уже свыше силы и когда обыватели перестают платить добром и кровью за фантомы прошедшей славы веков. Но тогда распадается государство, и люди, его составляющие, те, которым дано уцелеть, становятся перстью земли, меняют, в стремлении выжить, привычки, язык и веру отцов, становясь песчинками, строительным шлаком, кирпичиками в твердынях иных цивилизаций, иного величия и иных государств, пока и те не исчерпают, в черед, предела своего…

Понимал ли Кирдяпа, на что идет? Люди, коим своя корысть застит общее, мирское, общинное, теряют дальнозоркость, долготу зрения и мысли, они уже не видят вперед, и Кирдяпа не видел. Сегодняшний, сиюминутный успех исчерпывал для него все, и даже владыка Дионисий ничего не мог бы совершить с ним теперь, ни объяснить, ни остеречь, ни образумить… Ну а кто иной?

Уважение к отцу Кирдяпа утратил давно, не с тех ли еще пор, когда Дмитрий Костянтиныч отрекся от ханского ярлыка, привезенного ему Василием. Уже тогда злоба и бешенство Василия Кирдяпы перелились в презрение к родителю. Трезво оценить соотношение сил, понять что-либо Василий не хотел и не мог. Ну а теперь, когда умерла мать и отец, потерявши силы, медленно угасал в своем суздальском терему, ничто уже не связывало Кирдяпу, утвердившегося в своих давешних желаниях и страстях. Ни его, ни Семена, с тех, детских лет еще, безоглядно следовавшего за своим старшим братом… Так вот было! Так вот и оказался Кирдяпа в стане Тохтамышевом, жадный и вожделеющий, в толпе таких же жадных и вожделеющих просителей, не ведая, в злобе на Дмитрия, что становится неотвратимо отметником родины своея…

Он уже объехал многих эмиров нового хана, роздал дары, того боле наобещал, и с послом давешним, Ачи-ходжою, говорка была, и уже начинал потихоньку гневать (не в отца пошел, скорее в дядю, ниже ростом, плотнее, шире и столь же разгарчив на гнев), но вот наконец был созван на торжественный прием.