Дмитрий Балашов - Дмитрий Донской. Битва за Святую Русь - трилогия

В эти часы Сергий, в своем монастыре на горе Маковец, стоял на молитве. Шла праздничная литургия в честь Успения Богоматери, вечной заступницы и покровительницы монастыря и града Московского, являвшейся некогда в келью преподобного, дабы ободрить молитвенника своего. И сейчас, произнося священные слова, приготовляя причастную трапезу и закрывая платом чашу с дарами, Сергий чуял за спиною своей как бы дуновение, как бы веяние божественных крыл. Незримая, она была рядом. Иноки, взглядывая порою на своего игумена, тихо ужасались непривычно остраненному, неземному и вместе полному настороженной муки лицу преподобного. Длится служба, поет хор. Там, за бревенчатою стеною церкви, — лесные далекие осенние дали, курятся мирные дымы деревень, тускло желтеют сжатые нивы, легкими всплесками золота обрызгала осень темные разливы боров. Покоем и миром дышит земля, внимающая сейчас стройному монашескому пению.

Мы промчимся сквозь холод и время, туда, где нас еще нет, станем, незримые, за спинами монашеской братии в душной толпе прихожан, узрим лица, полные любовью и верой, обращенные туда, где великий старец в простых, едва ли не убогих ризах служит литургию, весь сосредоточенный на едином богослужении, подымающий очеса горе, проникнем в алтарь, увидим, как его рука бережно переставляет потир с вином и хлебом с жертвенника на престол, как он приостанавливает длань, замирая на мгновение, как вздрагивают его брови и едва приметная складка печали прорезает лоб. Он спрашивает о чем-то, не слышимый нами, канонарха, и тот, вздрогнув, подает преподобному свечу. Сергий отсылает единого из братии отнести ее к иконе Спаса, туда, где ставят поминальные свечи и горит уже целый жаркий золотой костер. Произносит:

— Помяни, Господи, новопреставленного раба твоего, Микулу Василича! — и крестится. И вскоре: — Помяни, Господи, раб твоих, князя белозерского Федора с сыном Иваном!

Длится служба. Чередою подходят к причастию иноки и миряне. Сергий причащает, протягивает крест для поцелуя. Он внешне спокоен, миряне не замечают ничего, но иноки, изучившие игумена своего, в великом трепете. Таким отрешенным и строгим Сергий не был, кажется, никогда. Они беспрекословно ставят все новые свечи, называя новопочивших: Льва Морозова, Михаилу Иваныча Акинфова, Андрея Серкиза — всех тех, кто приезжал к нему накануне битвы вместе с великим князем и чьи судьбы взял в ум и душу свою преподобный, и сейчас, по нездешним толчкам в груди, словно обрываются тонкие натянутые незримые струны, он не догадывает, нет, он знает, кто из них в этот вот именно миг убит и чья душа отлетела к Господу.

— Запиши в синодик, — говорит он негромко канонарху, как только последние причащающиеся отходят, — Михаилу Бренка и инока Александра Пересвета!

Канонарх беспрекословно записывает, ставит свечи. Крупный пот каплет у него с чела. Он верит и не верит, точнее, верит, но ужасается верованию своему. Преподобный Сергий знает и это! Ведает о сражении, которое идет за сотни поприщ отсюдова, именно в этот день. Ведает, как оно идет, ведает и о тех, кто погибает в битве, — возможно ли сие? А еже ли возможно, то кто же тогда ихний игумен, ежели не святой, отмеченный и избранный Господом уже при своей жизни?!

— Запиши еще: Семен Мелик и Тимофей Волуй! — строго говорит Сергий.

— Многие убиты? — робко, со страхом и надеждою ошибиться, переспрашивает канонарх.

— Многие! — возражает Сергий. — Но великий князь Дмитрий уцелеет. — И на немой рвущийся крик, на незаданный вопрос об исходе сражения отвечает: — Не страшись. Заступница с нами!

Видение гаснет. Мы уже не видим лиц, не слышим сдержанного шепота голосов, и мерцающие свечи претворяются в золото осенних берез. Иные шумы, шумы сражения на Дону, слышатся окрест. Длится бой.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ

Князь Дмитрий, добравшись до рядов большого полка, нос к носу столкнулся с воеводою, Иваном Родионычем Квашней. Боярин аж замахал руками:

— Нельзя, княже, туда!

— Миша Бренко у знамени! — возразил Дмитрий. — Я веду кметей на бой и смерть, и я должен быть впереди!

— Не оберечь мне тебя, княже! — опасливо вымолвил Иван Родионыч в спину Дмитрию.

— Рать береги! — возразил через плечо Дмитрий, и такое холодное упорство послышалось в голосе великого князя, что боярин, тихо ругнувшись про себя, отступил. Боброк ушел, а без него тут… Не за руки же имать великого князя владимирского! Да и не до того стало. Почти тотчас запели рожки, грянули цимбалы, и уже, прорвавшись сквозь ряды передового полка и в обход, устремили на них первые ордынские всадники…