Франсин Риверс - Веяние тихого ветра [A Voice in the Wind]

Она скажет ему о ребенке, которого носит в себе.

Хадасса пришла к Иоанну и поведала ему о Юлии.

Апостол выслушал ее, потом взял ее руки в свои и сказал:

— Наверное, Бог предал Юлию похотям ее сердца, чтобы она в полной мере получила наказание за все свои прегрешения.

Хадасса посмотрела на него, и по ее щекам потекли слезы.

— Я часами пела ей псалмы, рассказывала истории о Давиде и Гедеоне, Ионе и Илии. Я рассказала ей столько историй, но ни разу не сказала ей самого главного. Когда я с Юлией, я не могу даже губами пошевелить, чтобы произнести имя Иисуса. — Хадасса высвободила руки из объятий Иоанна и закрыла ладонями лицо.

Иоанн смотрел на нее с пониманием.

— Все мы время от времени испытываем страх, Хадасса.

— Но ведь ты больше ничего не боишься. И мой отец никогда ничего не боялся. — Хадасса вспомнила, как Ванея приводил ее отца в верхнюю комнату, и такое дорогое ее памяти лицо отца было разбито настолько, что его едва можно было узнать. Но отец все равно день за днем выходил на городские улицы, и это продолжалось до самого последнего дня его жизни. «Они сбрасывают тела в Вади–эль–Рабади, за священным храмом », — сказал Марк в тот день, когда отец был убит, и Хадасса представила, как ее отец лежит там, в долине Еннома, среди тысяч других мертвецов, сброшенных со стены храма и оставленных гнить под иудейским солнцем.

— Я уже говорил тебе, что мне очень хорошо знаком страх, — сказал Иоанн. — Когда они пришли и увели Господа из Гефсиманского сада, один римский воин схватил меня, но я вырвался и убежал. У него в руках остался кусок полотна, которое составляло мою единственную одежду, а я убежал почти нагой. — Иоанн опустил глаза, и было видно, что ему стыдно даже от таких воспоминаний. — Но страх не от Господа, Хадасса.

— Умом я это понимаю, но мое сердце все равно трепещет.

— Доверь Иисусу свое бремя.

— А если моим бременем является не только страх, но и любовь? Я люблю Юлию как родную сестру.

Взгляд Иоанна выражал сострадание.

— Мы сеем в слезах то, что потом пожинаем в радости. Будь послушна воле Господа. Люби Юлию, что бы она ни делала, потому что только через тебя она может узнать всепобеждающую благодать и милость Христа. Будь верна, чтобы и она, и другие люди имели возможность поверить во Христа.

— Но разве они могут поверить, если они не хотят верить? И что мне делать с Калабой?

— Ничего.

— Но, Иоанн, она все больше и больше влияет на Юлию. И порой мне кажется, что Юлия все больше и больше становится похожей на нее. Надо же что–то с этим делать.

Иоанн покачал головой.

— Нет, Хадасса. Мы боремся не с плотью и кровью, а с силами тьмы.

— Я не могу бороться с сатаной, Иоанн. Моя вера для этого недостаточно сильна.

— А тебе и не нужно с ним бороться. Противостой злу и будь сильна в Господе, Хадасса, и в силе Божьей власти. Он дал тебе оружие для сражения. Истина, Его праведность, Благая Весть миру. Вера является твоим щитом, Слово является твоим мечом. Постоянно молись в Духе Господа. И оставайся верной Господу, чтобы Он мог идти впереди тебя.

— Я буду стараться, — тихо сказала Хадасса.

Иоанн взял девушку за руки и крепко сжал их в своих, и его тепло и сила передались ей.

— Бог верен всем благим намерениям. Доверься Ему, и в свое время Он откроет твои уста и даст тебе слова, которые ты должна будешь сказать. — Иоанн улыбнулся. — Ты не одинока!

Удобно расположившись на одном из диванов в триклинии, Юлия выбрала себе что–то из деликатесов, которые приготовил ее новый повар. Прим рассказывал ей одну из своих непристойных историй, на этот раз об одном известном римлянине и его неверной жене. Юлия быстро почувствовала неумеренный аппетит к его историям — тот единственный аппетит, который Прим был готов удовлетворить.

— Я знаю, Прим, о ком ты сейчас рассказываешь, — сказала она. — О Вителлии. Верно?

Прим поднял свой кубок, отдавая тем самым должное ее проницательности, и улыбнулся Прометею, который сидел рядом, прислонившись к нему.

— Ты же знаешь, я никогда не разглашаю секреты, — сказал он ей шутливо.

— Можешь называть его как хочешь, но ты так хорошо подражаешь его шепелявой речи, что у меня просто не остается никаких сомнений. Это Вителлий. Толстый, напыщенный и шепелявый Вителлий.

— Он больше не будет мне доверять никаких секретов, — сказал Прим и недовольно поморщился, потому что в триклиний вошла Хадасса с очередным подносом. Прометей слегка напрягся и отодвинулся от Прима, издавшего вздох раздражения. — Поставь поднос вон там и оставь нас, — нервно приказал Прим и взглянул на Юлию. — Скажи ей, Юлия. — Она кивнула Хадассе, и та молча вышла из комнаты. — Не нравится она мне, — сказал Прим, глядя в пустой проем двери.