Франсин Риверс - Веяние тихого ветра [A Voice in the Wind]

— Он работал в поле и когда пришел домой, то услышал шум веселья. Подозвав одного из рабов, он спросил его, что случилось. Тот ответил: «Вернулся твой брат, и твой отец приказал заколоть откормленного теленка, потому что брат твой вернулся целым и невредимым». Старший сын рассердился и не захотел идти в дом, поэтому отец вышел к нему и стал его уговаривать. Но старший сын так сказал отцу: «Смотри! Я столько лет служу тебе, никогда тебя не ослушался, а ты мне ни разу не дал даже ягненка, чтобы мне повеселиться с моими друзьями; но вот вернулся твой сын, который промотал свое наследство с блудницами, а ты для него заколол лучшего теленка». И отец сказал ему: «Сын мой, ты всегда был со мной, и все то, что мое — твое тоже. Но сейчас нам надо радоваться, потому что твой брат был мертв и ожил, пропадал и нашелся».

Енох протянул наполненный кубок Фебе и стал наливать следующий. Децим взглянул на его каменное лицо, беря свой кубок.

— А какой из этих братьев ты, Енох? — спросил он его.

— Я не знаю этой истории, мой господин, — уклончиво ответил Енох. — Принести еще что–нибудь, мой господин?

Децим отпустил его и слегка улыбнулся, наблюдая, как тот уходит.

— Наверное, старший сын — это тот праведный иудей, который исполняет закон.

— А младший сын — это тот иудей, который отвернулся от своей религии, — сказала Феба. Она повернулась к Хадассе, ища у нее подтверждения.

— Все люди сотворены по образу Божьему, моя госпожа. Не только иудеи. — Хадасса посмотрела на Децима. — Мы все Божьи дети. И Он любит всех нас одинаково, иудеев и язычников, рабов и свободных. Мы не можем заслужить Его любовь, мы только можем ее принять как дар, — дар, который Он дает каждому из нас.

Децима удивили слова Хадассы, и еще больше его удивил тот факт, что она открыто высказала свои убеждения. Маска спала, и теперь перед ним было истинное лицо ее религии. Ему стало интересно, понимает ли Хадасса весь практический смысл того, что она говорила, — ту угрозу, которую ее идеология несла самой структуре Римской империи.

— Можешь идти, — сказал он, глядя, как она тихо встает и уходит.

Иудеев все презирали за их нравственность, их сепаратизм, их ярую приверженность своему закону, за их упрямую веру в единого Бога. Даже Енох, будучи рабом, держался несколько высокомерно, поскольку был убежден в том, что он — представитель избранного народа. Но то, что сказала о своей религии Хадасса, было выше всего этого. Ее слова разрушали стены национальной принадлежности и традиций. Каждый человек является чадом Божьим, все перед Ним равны. Ни один праведный иудей не согласится с таким утверждением и ни один римский император не потерпит его, потому что оно не оставляет места для гордости первого и власти второго.

Но не только это не давало Дециму покоя. Раньше он уже слышал эти слова — так говорил человек с сильным голосом, который выступал у Египетского обелиска. Этого человека потом распяли вниз головой. А звали его Петр.

— Судя по всему, наша маленькая Хадасса вовсе не иудейка, Феба, — многозначительно сказал Децим. — Она христианка.

Атрет чувствовал, как в нем растут отчаяние и гнев, когда он, выйдя на арену, понял, какую месть задумал для него Домициан. Перед ним стоял крепко сложенный молодой человек с бородой и длинными светлыми волосами. Одет он был в медвежью шкуру, а в руках держал фрамею. Тот самый пленник , о котором Бато сказал ему ровно столько, сколько мог сказать. Германский пленник, к тому же, судя по некоторым известным Атрету особенностям, из его же племени, хотя Атрет и не мог узнать его.

— Атрет! Атрет! — скандировала толпа, сидящая на трибунах, и крик этот становился все тише, по мере того как гладиатор стоял, не в силах сделать ни одного шага, чтобы начать атаковать. Были в толпе и те, кто начал отпускать оскорбительные шутки. Как быстро изменилось их настроение. По толпе пошли другие крики. «Подстегните их! Подогрейте их!» — кричали те, кто только что во всеуслышанье признавался ему в любви. Атрет увидел, как на арену вышел один из наставников, который нес раскаленное железо, и понял, что тот собирается подтолкнуть молодого пленника к схватке. За спиной Атрета, возле стены, появился Бато с разъяренной физиономией. Взглядом он показал Атрету на трибуну, где сидел Домициан. Повернув голову, Атрет посмотрел наверх. Домициан и его друг откровенно смеялись!

Когда германский воин застонал от боли, Атрет излил всю свою ярость на римского наставника. Толпа вздрогнула, когда он одним ударом своего меча раскроил этого человека. Наступило напряженное молчание.