Игорь Ефимов - Новгородский толмач

— Все же мне показалось, что вы хотели задать ему какой-то вопрос и не решились.

— Вопрос все тот же, один и тот же. Самый главный для нас на сегодня. Который мы должны задавать каждому новгородскому священнослужителю: примет он благословение от патриарха Константинопольского, посланное через киевского митрополита, или будет по-прежнему держаться Москвы? Ибо то, на что мы надеялись, произошло. Со дня на день это станет известно всему Новгороду, так что я могу не таиться: киевский митрополит Григорий подтвердил, что он порвал с Унией, и патриарх Дионисий принял его обратно в лоно православной церкви. Теперь не осталось препятствий к тому, чтобы наш архиепископ ездил за благословением в Киев, а не в Москву.

Возвращаясь из дома Борецких, я, конечно, был преисполнен греховным чувством гордости и тщеславными мечтами. Еще бы! Знаменитая и могущественная посадница явно выделяла меня, удостаивала доверительной беседы. Хотя, по совести, я должен был бы горевать: ведь выход киевского митрополита из Унии означает огромную потерю для католического мира и всего нашего дела!

И еще одно тревожило меня: текст книги Цицерона, привезенной венецианским посланником, был не рукописный, а печатный! И он сказал в беседе с Борецкой, что печатные мастерские открываются по всей Германии и уже проникли в Венецию и Париж. Кто бы мог подумать, что изобретение этого Гетенбурга или Готентота так быстро начнет расползаться из Майнца. Ведь поначалу считалось, что это просто удобное приспособление для изготовления индульгенций. Если дело пойдет так быстро, завтра мы, чего доброго, увидим печатню в Новгороде! Представляете, какой это будет удар для нас переписчиков?

Единственный выход: попробовать нам самим обогнать конкурентов. Не могли бы Вы, дорогая фрау Урсула, выяснить в Любеке, где можно раздобыть чертежи печатного станка, рецепты красок, литеры различных шрифтов. Нечего и говорить, что я буду счастлив возместить Вам расходы по их приобретению.

Вкладываю маленький сувенир для моей любимицы Греты: колечко с персидской бирюзой, которое я купил у астраханского купца. Выбрал самое маленькое, надеюсь, оно не соскользнет с ее пальчика. А подарок для ее матушки в письмо бы не влез. Его вскоре привезет Вам добрый мейстер Густавсон.

Засим прощаюсь и молюсь о Вашем здравии и процветании.

С закрытием Немецкого двора повар-эстонец остался без работы и собрался уезжать к себе в Ревель. Но я уговорил Алольцева нанять его, и теперь наши занятия продолжаются довольно успешно. Попробую пустить новые познания в дело. Есть вещи в душе, которые могу доверить бумаге только на эстонском.

Верую, Господи!

Господи, помоги моему неверию. Дай уверовать в таинство исповеди.

Исповедь. Вся правда. Но зачем? Ведь Ты видишь все и так. Каждый мой шаг, каждое слово, каждый умысел.

Не скрою ничего от Тебя. Да и кто может скрыть? Грешный стою пред Твоим взором, грешный уповаю на милость Твою. Покрыт грехом, как Иов струпьями.

И священнику готов признаться во всем. В злых словах и гнусных деяниях, в корысти и зависти, в греховных помыслах и тайных вожделениях. Но не могу предать другого, другую.

Что делать, когда грешил не один? Что делать, когда твое исповедальное слово может обернуться для кого-то погибелью?

Тайна исповеди — пусть так. Но священник — не Ты. Он человек. Он знает и помнит. Судит и осуждает. Порой мстит и казнит. Лишен милосердия Твоего.

Да, это было. Ты знаешь все. Она приходила ко мне ночью. Там, в Любеке. Ласкала и учила. Утирала слезы счастья, приглушала стоны ужаса. Клала мою ладонь на себя, гладила, объясняла. «Ты хочешь стать священником, — говорила она. — Ты должен, по крайней мере, знать, чего ты лишаешь себя. Вот этого. И вот этого. И вот такого… Если не знать, твоя жертва будет слишком легкой».

Как я мог предать ее? Как мог открыться священнику? Чтоб ее объявили соблазнительницей и выжгли клеймо на щеках? Или ведьмой — и потащили на костер? А у меня пыткой вырывали бы показания против нее?

Ты знаешь ее грех, Ты будешь судить ее, как и всех нас. О милости молю для нее, о прощении!.. Но выдать ее не смогу никогда.

А нынче?!. Та была хотя бы вдовой, а эта — замужняя! Мы только коснулись пальцами. Я показывал ей тетради ее сына. Мы были одни. Ее пальцы легли на мои. Она говорила. Она улыбалась. Огонь жег мои пальцы. Адский огонь пылает во мне. Кто зажег его? Кто, кроме Тебя? Дьявол? Значит, дьявол сильнее Тебя? Или это Ты сам? Испытание, соблазн?