Елена Съянова - Гнездо орла

Тюрьму Плетцензее Гиммлер выбрал за ее обычность: квадратный дворик, барак для казней, камеры смертников, гильотина.

Лей еще в машине начал сильно мерзнуть. Машина была отвратительная; в ней воняло, отовсюду дули сквозняки. Скамейка, на которой он сидел, была неровной, и все время приходилось напрягаться, чтобы удерживаться на ней; в спину что-то давило… Наконец остановились. Начались команды: «Встать!», «Выйти!», «Вперед!», «Стоять!», «Вперед!», «Руки за спину!», «Направо!», «Налево!», «Вперед!»… Ни одного человеческого слова — сплошной лай.

Камера была маленькой и такой холодной, что Лей даже растерялся — как в ней можно находиться? Это же верная простуда! Камера была к тому же абсолютно пустой. Лампа над дверью едва горела. Эта дверь захлопнулась за его спиной с таким грохотом, что его точно треснуло по затылку. Он остался один в маленьком, холодном, тусклом пространстве. С больной головой, невыспавшийся, замерзший. Совершенно не представляя себе, как проведет здесь остаток ночи. Но он-то хотя бы понимал, что происходит…

Во всей этой ситуации Роберт совершенно забыл об Инге, ничего не знавшей, смертельно перепуганной, сжавшейся в углу постели под фонарями эсэсовцев. Все происходящее не показалось ей невероятным. Она знала, что людей арестовывает и увозит СС. Она слышала об этом от друзей отца, она помнила его знакомых, которые подверглись «охранному аресту» (то есть аресту без санкции прокурора) и вот так же ушли и не вернулись. И каким диким ни казался ей контраст между минувшим вечером и этой ночью, Инга, пересилив себя, позвонила Гитлеру.

Гитлер, разбуженный Линге, сразу подумал о новостях из Москвы, затем, после первых фраз Инги, — о заговоре и судорожно нащупал лежащий под подушкой «Вальтер» (любимый драгоценный браунинг Ангелики у него пропал, точно испарился). Он тут же приказал соединить себя с Гиммлером. И наконец все понял.

Он держал сразу две трубки: в одну слушал объяснения Гиммлера, в другую пытался успокоить Ингу. Поняв, что это только инсценировка и Роберту ничего не грозит, она разрыдалась. Ее слезы так его растрогали и умилили, что он сказал, что сейчас сам к ней приедет и сделает все, что она хочет, только бы она не плакала — бедная милая девочка — и что все они, мужчины, свиньи: и ее Роберт, и Гиммлер, и он сам… и весь мир — свинский мир, если заставляет ее плакать.

Инга взяла себя в руки, поблагодарила и извинилась. Ей совсем не хотелось, чтобы он приезжал, и она сказала, что уже все поняла и вполне успокоилась.

Положив трубку, Гитлер сказал Гиммлеру, чтобы тот утром заехал к фрау Лей и еще раз все ей спокойно объяснил, а с Леем он сам поговорит после, по-мужски.

Гиммлер утром заехал и, увидев Ингу, понял, что она проплакала остаток ночи. О чем? О «свинстве мира» или о свиньях, его населяющих? Вся бездна равнодушия к ней Роберта предстала перед Ингой в этом ночном происшествии, и вид этой бездны поразил ее.

В шесть утра надзиратель с конвойными с грохотом и визгом открыл дверь в камеру, где в дальнем углу, на корточках, сидел вождь ГТФ.

Лей весь остаток ночи пробегал по камере, пытаясь согреться и исходя негодованием — вина человека еще не определена, а его уже так наказали!

«Встать!», «На выход!», «Руки за спину!», «Вперед!».

Пока он с трудом ковылял на затекших ногах, его не оставляло ощущение, что сейчас он получит прикладом между лопаток или в шею. Только так здесь и конвоировали.

Его провели через двор в большой кирпичный барак, разделенный пополам плотным черным занавесом, и с часовыми во всех углах. Прямо напротив двери стоял массивный стол, за которым сидели господа в мантиях — судьи и прокурор, еще кто-то в красном балахоне (оказалось, не палач, а член Верховного апелляционного суда), какие-то чиновники, врач в белом халате. У стола стоял священник, с крестом и четками.

Перед Леем в это помещение ввели еще двоих, и ему пришлось встать в очередь. «В сторону!» — скомандовал конвоир. Мимо них пронесли что-то длинное под рогожей. Судья бубнил глухо и монотонно. Тот, кто стоял перед Леем, был в наручниках, голый до пояса. Его спина представляла собой одно кровавое месиво; из лопатки что-то торчало, по-видимому кость. Впереди быстро отдернули и снова задернули занавес. Оттуда ударил в глаза яркий белый свет. Раздался какой-то звук, потом другой — тихий, свистящий. Стоящего перед Леем толкнули ближе к столу. Мимо них, из-за занавеса, пронесли что-то, в опилках. Судья читал приговор. Встал прокурор и повернулся к занавесу: