Этель Войнич - Прерванная дружба

Феликс сунул сигару в рот и медленно закурил с видом человека, которому рассказали что-то очень смешное.

– Н-неужели? До чего же любит пошутить над нами господь бог! Всегда чем-нибудь удивит! А это что-то совсем новенькое, – все другое, наверное, н-немного п-приелось. Премного вам благодарен. Действительно, нельзя меня не поздравить, не так ли? Да, да. Я знаю, что вы страшно заняты, доктор. Не смею вас больше задерживать!

Едва за доктором захлопнулась дверь, Риварес в бешенстве повернулся к Рене. Внезапно его начало трясти.

– А, чтоб вас, Рене… Уходите! Оставьте меня хоть на минуту… Чёрт бы побрал Леру и его поздравления!

Необычайным напряжением воли он взял себя в руки и стал сыпать словами:

– Вы помните, Рене, как в долине Пастасы Маршан внушал мне, что для спасения души полезно кричать, когда дела обстоят плохо? Но всякий совет можно дополнить. Вот сейчас я поднимаю немыслимый шум, когда знаю, что всё в порядке. Не совсем логично, не правда ли?

На губах Рене появилась чуть заметная улыбка. Он понял, что в эту минуту лучшим доказательством дружбы будет какая-нибудь длинная тирада.

– Мне редко выпадает честь понимать ваши действия, – сказал он, – но однажды я свалял страшного' дурака, потому что то, чего я боялся, не случилось. И как ни странно, я испытывал не чувство облегчения, а досаду: меня бесило, что я целый день набирался храбрости, а она мне так и не понадобилась.

Рене не объяснил, чего именно он боялся, и Феликс, уже вполне овладевший собой, бросив взгляд на Рене, подумал: «Что-нибудь с его сестричкой. Интересно, что чувствуешь, когда тебя так любят?»

Реие заговорил, оборвав его размышления:

– Между прочим, вам не кажется, что вы были жестоки с беднягой Леру?

– С Леру? Что вы имеете в виду?

– Да вы просто огорошили его своим богохульством, а ведь вам известно, как много значат для него всякие условности.

– Мне хотелось отделаться от него.

– Я знаю. Но всё равно, не надо говорить такие вещи людям, которые их не понимают. Кто знает вас ближе, тот быстро к ним привыкает, но вначале меня это тоже огорчало.

– Вас? Пожалуй. Вы же питали ко мне слабость.

– А Леру. по словам Маршана, вас чуть ли не боготворит. Неужели для вас это новость? Несмотря на весь ваш ум, вы порой бываете удивительно недогадливы.

– Да я с ним едва знаком! Только лечусь у него.

– Что из того… Вряд ли вы очень коротко знакомы с вашей квартирной хозяйкой, но мне рассказывали, что она горько плакала, когда вы уехали в Лондон. А её сынишка, который чистит вам ботинки, бережёт монетку, полученную от вас в Новый год, и не хочет её тратить. А как по-вашему, почему в кафе Преньи меня обслуживают лучше других? Да потому, что кельнеры обожают вас, а Бертильону вздумалось сказать им, что я ваш друг.

– Всё это глупости, Рене. Никто из них ни разу не дал мне понять…

– Ещё бы! Они вас слишком боятся. И всё же у вас не меньше поклонников, чем у… Феликс расхохотался.

– «О боже! Твой единственный шут!» Сейчас я многим нравлюсь – оттого лишь, что я корчу из себя шута и всех развлекаю. Стань я на минуту самим собой, и все обратятся против меня.

– Все? Маршан, например?

– Маршан хорош, когда не кладёт тебя под микроскоп. Оказывается, вивисекторы вне стен своей лаборатории народ очень добрый. Но в большинстве своём люди относятся к тебе хорошо, лишь когда ты не доверяешь им и не показываешь, что тебе больно.

– Ну, Маршан-то, положим, видел всего этого предостаточно.

– Не надо! Что-то я сегодня места себе не нахожу… Неужели она действительно прошла навсегда? Подумать только – навсегда! А вдруг он ошибся? Что же мне тогда делать? Придётся положить этому конец. Я больше не выдержу… Однако, Рене, вам надо успеть к вечернему дилижансу. И захватите для вашей сестры куст роз, он дожидается вас на станции.

– Когда же вы успели достать цветы?

– Я послал за ними сегодня утром. В магазине не нашлось тех тёмно-красных бархатных роз, которые, вы говорили, она так любит. Пришлось взять белые.

Рене внёс розы в комнату Маргариты и развернул корзину. – Девушка, ревниво наблюдавшая за ним, подумала: «Будь эти цветы от кого-нибудь другого, Рене не трогал бы их таи осторожно».

Злая неприязнь к незнакомому другу Рене стала для неё постоянным источником мучении. В жизни Маргариты любовь брата была единственной радостью и утешением. Сейчас, как и все эти двенадцать лет, в нём был сосредоточен весь её мир, и до прошлого лета ей думалось, что и она для брата – все. Но когда Рене вернулся домой, оказалось, что в его мире теперь два центра, что ещё кто-то завладел его привязанностью. Для Маргариты это было тяжким ударом. Она полагала, что любовь не может быть беспредельной и чувство, питаемое к одному человеку, неизбежно ослабляет любовь к другому. Прежде Рене любил её одну, теперь его любовь разделилась между ней и Феликсом, и значит – этот счастливый, блестящий, преуспевающий Феликс, которому и так выпало на долю гораздо больше того, что заслуживает один человек, украл у неё половину её единственного сокровища. Она не могла понять, что эта дружба возвышала её брата и тем самым обогащала и её.