Нелли Шульман - Вельяминовы. За горизонт. Книга четвертая

– Даже в Америке меньше платят, – хмыкнул он, – несмотря на две премии «Грэмми» у меня за спиной… – Авербах не шутил, обещая поселить Дору в роскоши:

– С ней я могу делать то, чего никогда себе не позволяю с Аделью… – кончики длинных пальцев задрожали, – могу и делаю… – он никогда бы не предложил такое Адели. Генрик считал, что жена должна быть выше низменных, как он думал, желаний:

– Но Дора не жена… – вспомнив старое слово, он облизал губы, – она наложница. Это не запрещено Торой, у женатого мужчины могут быть связи на стороне… – Тупица не очень заботился о Торе, но помнил, что праотцы поступали именно так:

– У Авраама была Агарь, а у Яакова сразу двое служанок… – он не сомневался, что советское правительство ему не откажет. Генрик рассудил, что он просит совсем немногого:

– Дора сирота, она выросла в детском доме. У нее хороший голос, она отлично держится на сцене, прекрасно танцует… – Генрик слышал об ансамбле Моисеева:

– Ее можно устроить туда или пусть она выступает с сольными программами. В Советском Союзе нет дискриминации. Она еврейка, но на здешней эстраде много евреев… – приглушенно играла радиола, до Генрика донеся приятный баритон певца:

– На пыльных тропинках далеких планет останутся наши следы… – Авербах усмехнулся:

– Например, он. Пусть ей дадут квартиру в Москве, а я буду ее навещать… – Генрик даже был готов потратить на девушку свои деньги:

– Недвижимость здесь дешева. Я могу купить дом в Крыму или на Кавказе, поселить там Дору. Адель не должна о ней знать, и не узнает… – решил Генрик, – Дора мое личное дело… – он понятия не имел, о чем говорится в письме:

– И вообще, зачем писать, когда мы не сегодня-завтра увидимся… – вытянув ноги в кресле, Генрик закурил:

– Почерк у нее школьный… – он достал листки из конверта, – наверное, просто милая записочка влюбленной девушки… – девушки в СССР, как и везде, засыпали Генрика сотнями конвертов и открыток:

– Обычно я шлю в ответ фото с автографом, но это другой случай. Ладно, сейчас я все узнаю… – налив себе армянского коньяка, он начал читать.

Саша Гурвич еще ни разу не видел Генрика Авербаха вблизи:

– Только с биноклем, на сцене и на банкете в опере, тоже в бинокль… – Саша заметил подергивающееся веко музыканта, немного трясущиеся пальцы. На бледных щеках играли красные пятна. Саша понятия не имел, что на самом деле сунули в таблетки, прописанные Моцарту:

– В лекарстве, наверняка, есть какие-то стимулирующие средства. Третий час ночи на дворе, а Моцарт словно и не нуждается во сне…

Работник Новосибирской филармонии, как представился Саша будущему агенту, приехал в «Центральную» за полночь, следуя звонку, разбудившему его предполагаемого начальника, директора филармонии. Звонок действительно состоялся. Остальное, как выражался Саша, было делом техники:

– В Москве я тоже изображаю человека, имеющего отношение к искусству… – он появился в «Центральной» с аккуратными визитками на двух языках, – только в столице я работаю на киностудии… – в Сибири Саша стал сотрудником иностранного отдела филармонии:

– Я импресарио, если говорить вашим языком, – обаятельно улыбнулся он, протягивая руку Моцарту, – я связываюсь с зарубежными артистами, организовываю их гастроли… – Саша любезно добавил:

– Я владею языками. Я приложу все усилия, чтобы помочь вам, маэстро… – он оглядел массивный диван, заваленный нотами, засыпанный сигаретным пеплом:

– Той неделей на нем валялась Куколка, – незаметно усмехнулся Саша, – но птичка упорхнула из клетки, куда ее хотел посадить маэстро… – Саша слышал о прозвище, полученном Куколкой в Академгородке:

– Амурский соловей выбрал свободу, она не поет в неволе… – занимаясь анализом записей болтовни Моцарта в постели, Саша закатывал глаза:

– Он ведет себя, словно избалованный барчук с крепостной крестьянкой. Правильно сказал товарищ Котов, Моцарт отчаянно хочет забыть, как он подбирал окурки и шарил по карманам зевак… – музыкант встретил его в потрепанных джинсах и дорогом, но помятом кашемировом свитере. Отправляя Сашу в «Центральную», Падре заметил:

– Даже если ваше лицо известно в Лондоне… – руководитель со значением помолчал, – то вряд ли Моцарту показывали рисунок или фотографии… – Саша не представлял себе, где бы британцы могли сделать его снимки:

– Если только в Мюнхене, во время операции с Бандерой, и то это были не снимки, а рисунок. У американца не имелось камеры, но если он работает в ЦРУ, то у него должна быть хорошая память… – они не знали имени человека, чуть не сорвавшего мюнхенскую операцию, но его описание ушло американским резидентам. По правилам, Саше полагалось сообщать начальству о всех людях, могущих его узнать: