Нелли Шульман - Вельяминовы. За горизонт. Книга четвертая

– Единственная песня, которую я могу исполнить, милый. У меня нет ни слуха, ни голоса, но колыбельную я помню, няня пела ее нам в детстве… – Марта не двигалась:

– Это мои родители, на полигоне. Но кто спал рядом… – она помнила теплую руку, державшую ее пальцы, – неужели у меня был брат или сестра? Мне ничего не говорят о семье, только вернули безделушку… – летом Марта получила от приемной матери потускневший крестик, блестящий зелеными искрами камней:

– Вещица осталась от твоих родителей, милая, – заметила Наташа Журавлева, – наверное, это ваша семейная ценность… – Наташа вспомнила о тайном крещении Марты:

– Не стоит ей об этом знать, – решила генеральша, – она советская девушка, пионерка. Она вступит в комсомол, в партию… – научная карьера предполагала участие в общественной жизни, – тем более, если ей удастся попасть в космическую программу… – Наташа ставила свечи в церквях, за упокой девицы Марии. Приходя в храмы в неброской одежде, генеральша отстаивала молебны, но, из соображений безопасности ни с кем не разговаривала:

– За здравие раба божьего Михаила, рабы божьей отроковицы Марфы, раба божьего Владимира… – она всегда молилась за Володю, хотя не знала, крестили ли мальчика:

– Так можно, церковь это позволяет… – посещая храмы, Наташа была очень осторожна. Газеты все время писали о религиозном дурмане и проповедях сектантов:

– Нельзя, чтобы Михаил Иванович заподозрил неладное, – напоминала себе Журавлева, – но насчет крестика Марты он только отмахнулся. Мол, ничего страшного в побрякушке нет…

Журавлева не предполагала, что приемная дочь когда-нибудь переступит порог церкви. Марта росла советской девочкой. Московский художник, приехавший оформлять будущую премьеру в театре оперы и балета, летом уговорил ее позировать для нового плаката. Девочка высидела два сеанса, ерзая и громко жалуясь на скуку:

– Но работа получилась хорошая, – довольно подумала Наташа, – теперь Марта будет висеть по всей стране… – копия графики красовалась и в детской девочки. Подобрав тетрадку, Марта велела себе забыть о голосах:

– Понятно, что после катастрофы у меня сохранились какие-то воспоминания, – она поднялась, – но не стоит надеяться, что, взяв крестик, я вспомню что-то еще… – она все равно прошла к деревянной, собственноручной выточенной шкатулке, на книжной полке. Рядом стоял маленький, тоже сделанный Мартой терменвокс. Откинув крышку шкатулки, она взглянула на грани крестика:

– Вещь от моих родителей… – проведя ладонью над инструментом, Марта разбудила терменвокс, – но кто они были такие? Я, наверное, никогда этого не узнаю. В любом случае, они давно мертвы… – низкий звук пронесся над комнатой, вырвался в полуоткрытое окно.

Над Волгой повисла бледная луна, светящаяся дорожка уходила вдаль:

– Те, кто мертвы, живы… – зашуршал незнакомый, вкрадчивый голос: «Живы, Марта».

Сырая метель била в большие окна гостиничного номера, снег потеками сползал по стеклу. Серая громада оперного театра скрывалась в ненастной мгле.

Эмалированную табличку с названием улицы на углу гостиницы «Центральная», где поселился маэстро Авербах, сегодня утром затянули холстом. Скрыли и остальные таблички на площади Сталина, где стояла опера, на улице Сталина, где размещалась гостиница.

В комнате горел камин. Пышная люстра под лепным потолком, освещала разложенные на низком столике ноты, резную пепельницу зеленого малахита, бутылку армянского коньяка. Холеная рука с золотым перстнем наклонила горлышко над тяжелой стопкой. Блеснули медали на этикетке, Тупица пыхнул сигаретой:

– Я тебе дам с собой в Академгородок… – слово он сказал по-русски, – несколько бутылок. В Москве мне прислали пять ящиков добра… – он усмехнулся, – подарки от союзов творческих работников Кавказа… – Генрик отпил из своей стопки:

– Коньяк, грузинское вино, мандарины, фейхоа… – он добавил:

– Говорят, это был любимый фрукт Сталина. Он надеялся, что фейхоа поможет ему дожить до ста лет… – Инге презрительно фыркнул:

– Очень хорошо, что такого не случилось. Местные ребята… – он махнул в сторону Академгородка, – сказали, что таблички скоро снимут. Площади и улице возвращают имя Ленина…

Несмотря на охрану, как мрачно думал Инге о не отходящих от него ни на шаг якобы сотрудников Академии Наук, доктор Эйриксен ухитрялся переброситься парой слов с местными учеными. Симпозиум пока не начался. Инге вел закрытые семинары для аспирантов, физиков и математиков. Переводили его парни с непроницаемыми лицами, в словно пошитых у одного портного костюмах: